Само чтение, однако, разочаровало. Лагерь, его вонь и тлетворный дух вызывали отторжение – Пряжск и без того был заполнен блатарями, как старая мебель клопами. Осталось разве что убежденность, что слова обладают скрытым могуществом, главное – уметь ими пользоваться.

Потом опять был сквер, Стоцкий и быстрые взгляды по сторонам: дескать, не пасут ли нас? Эта игра взрослых людей завораживала, поднимала Женьку в собственных глазах и увеличивала весомость изданий, по каким-то причинам опасных для властей предержащих. Получив завернутую в очередную «Правду» (то была тонкая игра символов) книгу Анатолия Кузнецова с комментарием: «Это перебежчик», Женька тут же ее спрятал. Он вроде как получил на время бомбу с часовым механизмом, которая может рвануть в любое время. А значит, получил могущество, пусть и неочевидное для других.

Пока же он поинтересовался книжкой «Могила Таме-Тунга», точнее, ее продолжением. Библиофил взглянул на него с удивлением.

– Что вы так смотрите? – смутился Женька. – Я понимаю: книжка детская, я так просто спросил…

– Да не такая уж детская… – проговорил Стоцкий. – Просто я не знал, что вы интересуетесь оккультизмом.

– Оккультизмом?! Но это же обычная беллетристика!

– Не обычная. То есть на первый взгляд все нормально, а копнешь глубже – такое найдешь… Поэтому ее тоже из продажи изъяли. И первый том, и продолжение, о котором вы спрашиваете.

Сбитый с толку, Женька задумался. Он чувствовал, что в книге таится что-то необычное, дающее то самое могущество, силу, но в глубине души в это не верил. Оказывается, так и есть!

– Так нужен второй том или нет? Если честно, я думал: вы – представитель инакомыслящей молодежи. Но если так…

Женька сглотнул комок.

– Нужен, – проговорил глухо. – Очень хочу почитать.

Втиснутая в безликий коричневый супер, книга не привлекала внимания. Ее не требовалось заворачивать в газету «Правда» и при желании можно было читать даже в троллейбусе, когда возвращался в Новый городок. Но в троллейбусе он читать не стал – раскрыл книгу дома. И просидел до позднего вечера, вычитывая между строк то, что хотел сказать хитроумный автор, запрятавший в беллетристический кокон иное содержание. Во втором томе разъяснялось, что мир, согласно учению Таме-Тунга, это большая книга, и писать ее волен любой человек. Петроглифы на камнях, сброс их в бурную реку, символизирующую бесконечный поток жизни, и есть род такого писания. Высеченный текст входил в мировой кругооборот, и в итоге все, что было написано, сбывалось. А если не сбывалось, значит, писавший не вложил душу в то, что высекал на кусках известняка.

Прочитав об этом, Женька задумался. А он в свое время – всю душу вложил? Или то было обычное мстительное чувство подростка, которого обидели? Он не забыл, как его опозорили, хорошо помнил бумагу с текстом и огонь, уничтожавший написанное над раковиной. Вошли, интересно, те писания в мировой кругооборот? Месяц за месяцем он наблюдал в бинокль омерзительного Зему и с удовлетворением отмечал, как спивается вожак и лишается в бесконечных драках зубов. Скоро, думалось, наступит час расплаты, недолго ждать!

Хотелось еще одного могущества, только здесь Таме-Тунг, увы, был не помощник. Женька проштудировал книжку от корки до корки, но ничего, что касалось бы умений завладевать женщинами, не обнаружил. А таких умений ой как не хватало! Если честно, про Ларису он тоже кое-что писал, и тоже с ритуальным сожжением над раковиной. Однако последствий пока не было. Та была очень близкой, казалось, еще чуть-чуть – и Сезам откроется, и в то же время оставалась далекой, непознанной и таинственной…

Такую книгу, понятно, возвращать не хотелось, и он обдумывал варианты обмена. Однако предлагать оказалось некому: возле магазина старой книги было пусто, в сквере он тоже не увидел Стоцкого. Спустя полчаса, правда, появился его приятель – старичок по фамилии Филимонов.

– Извините, а вы не знаете, где Борис Семенович?

Опершись на палку, Филимонов с подозрением вгляделся в лицо вопрошателя. Затем повернулся и, пробормотав: «Идите за мной, только в отдалении», направился к лестнице, что спускалась к реке.

Когда дорога нырнула в густые заросли кустарника, старичок остановился:

– Бориса Семеновича, значит, ищете… Не надо его искать.

– Почему?

– Потому что он сейчас вон там! – С этими словами Филимонов указал на утыканное большущими антеннами здание из красного кирпича, что торчало в отдалении на взгорке. – Знаете это богоугодное заведение? Туда его взяли, и других наших тоже. Так что не надо сюда приходить, юный друг, можете подпортить себе биографию.

Женька вернул книгу старику. Вернул торопливо, так что Филимонов, наверное, подумал, что «юный друг» испугался и хочет поскорее избавиться от «вещдока». В чем была доля правды: это не в школе выпендриваться, в здании с антеннами наверняка выдают «волчьи билеты», а может, и по этапу отправляют.

Спустя час он уже жалел: дурак, надо было себе оставить! – но было поздно. Вообще стало как-то тоскливо и противно. Все вокруг внезапно изменилось, и это была перемена к худшему, темному, страшному, будто он навел любимый бинокль на жизнь, и проявились подробности, каких вовсе не хотелось видеть…

11

В выпускном классе Севке было не до школы. Физик Гром постоянно нудил: мол, надо готовиться к экзаменам, загнал на факультатив, только Севка, сходив раз-другой, больше туда не показывался. Он пропадал (как папаша на заводе) на станции юных техников, давно сделавшись местной «звездой». С ним советовался сам начальник радиоклуба, а члены многочисленных технических кружков с уважением говорили: «Рог – это сила!»

Счастью мешали лишь сердечные страдания, возникавшие по разным поводам. Почему-то для всех он оставался Севкой, ну, еще именовали Рог, что для Пряжска было в порядке вещей. Она же стала Ларисой, даже Ларисой Степановной – так ее называл руководитель балетной студии центрального ДК, куда она недавно перешла. И хотя в обращении престарелого балеруна Германа Валерьевича было что-то манерное, возможно, даже шуточное, несправедливость отзывалась неприятным эхом в душе.

– Уж вы, Севочка, довезите драгоценную Ларису Степановну до дому, хорошо? – напутствовал балерун. – Мотоцикл – опасное средство передвижения!

– Не опаснее трамвая… – бурчал Севка, не терпевший уменьшительно-ласкательных (Севочка, блин!).

Он регулярно подкатывал к ДК на «Яве», сверкающей хромированными частями. Вряд ли бы кто догадался, что мотоцикл собран из разнокалиберных деталей, да и сам он в шлеме и черных перчатках смотрелся круто. Только внимание все равно уделялось ей. То Герман выйдет провожать, то некто Барский с ней шушукается, то подружки зовут в кафе-мороженое…

Обиднее всего было, когда она исчезала. Где Лариса? Не знаю, пожимала плечами вахтерша, попрощалась с улыбочкой – и в парк поскакала. Вскочив на железного коня, Севка мчался к парку, кружил вокруг, бывало, и внутрь закатывал (что было запрещено), и если ее не видел, не находил себе места. Однажды он увидел, как та вылезала из вишневой «копейки», вернувшись с занятий. За рулем был какой-то деятель в пиджаке и очках, как выяснилось позже – директор собаководческого клуба. В руках она держала белый пушистый комочек – щенка болонки, которого ей подарили. Почему подарили? А за выступление! Этот дядечка (так его назвала Лариса) пришел в ДК на нашу «Феерию ночи», ему понравилось; когда же он узнал, что я люблю собак, решил подарить породистого щенка. После гибели Греты она долго не заводила собак, болонка Марфа была первой. Севке же казалось: она крутит с директором клуба. А может, с Мятлиным крутит…