В последнем я оказалась права – это действительно была горничная. Веселая, разговорчивая, несколько даже разбитная молодая особа в кокетливом белом переднике на темно-синем платье с оборками и с кружевной наколкой на волосах, которую я сначала приняла за чепец. Она казалась лишь немногим старше меня и оттого, должно быть, была настроена ко мне очень доброжелательно.

В первые же минуты знакомства я узнала не только о том, что ее зовут Наташею, что она не замужем и что ей двадцать лет, но и о том, что давеча их сиятельство сами, лично, на руках принесли меня сюда, в самую лучшую комнату для гостей.

Причем были весьма обеспокоены моим состоянием и оставались рядом со мной до тех пор, пока прибывший доктор не убедил их, что опасности для здоровья нет никакой. За это время ее сиятельство дважды посылали за его сиятельством, приглашая к ужину, но господин граф предпочли дожидаться доктора здесь.

– Так что, барышня, из-за вас господа снова повздорили, – продолжала, радостно улыбаясь, Наташа, – графиня заперлись у себя и не изволили выйти к завтраку, а граф откушали вместе с племянниками и сейчас строят во дворе, аккурат под вашими окнами, снежную крепость.

При этих словах Наташи я почувствовала настоятельную потребность встать.

– Все вещи ваши тут, барышня, – пришла на помощь догадливая девушка.

– Их Яков Осипыч доставили, – при этих словах легкая краска легла на ее круглые полные щеки, – так что все в полной сохранности, не сомневайтесь. Какое платье прикажете подать – синее, серое или палевое?

Перечислив весь мой зимний гардероб, Наташа наконец замолчала в ожидании.

– Синее, – отвечала я, сообразив, что в сером граф меня уже видел, а палевое… палевое слишком уж неновое. – А Яков Осипыч – это…

– Камердинер их сиятельства, – охотно продолжала Наташа, подавая мне платье, – уж такой обходительный мужчина, даром что басурманин… До чего интересно рассказывал давеча, как они с графом спасли вас от волков, – я сама чуть не обмерла от ужаса! А вы-то, барышня, – запоздало спохватилась она, – хорошо ли себя чувствуете? Граф приказал, если что, немедленно снова послать за доктором…

– Не надо доктора, все со мной хорошо… поскорее, пожалуйста! Ах, нет, я сама причешусь, я умею!..

– Да куда вы, барышня? Хоть бы позавтракали сначала…

Застегивая на ходу салоп, я выбежала из комнаты.

Вниз по лестнице, и еще вниз, через какие-то комнаты анфиладой, по коридору в прихожую, мимо важно поклонившегося швейцара – безошибочное чутье вывело меня на крыльцо.

Зимний день был свеж, светел и ярок. В первый момент я даже зажмурилась от ослепительного голубого сияния, а затем то же чутье повело меня вниз по лестнице и направо по расчищенной дорожке, мимо снежного купола клумбы, за угол дома.

* * *

Я увидала Алексея прежде, чем он увидел меня. Он был в бекеше с клетчатым шарфом, обмотанным вокруг шеи, и, как и вчера, с непокрытой головой. Солнце лучилось и играло в его светлых волосах и облекало золотым ореолом его высокую стройную фигуру. Ах, Жюли, как бешено застучало мое сердце, и без того далекое от покоя с той поры, как я открыла глаза и узнала, что нахожусь в его доме!

Своими изящными руками в тонких перчатках он скатывал снежные шары и укладывал их в ряд. Основание снежной крепости было уже готово; рядом с Алексеем, пыхтя от усердия, возились два краснощеких карапуза лет шести-семи в коротких, туго подпоясанных тулупчиках.

Не замеченная ими, я стояла, любуясь этой прелестной картиной. Но карапузам скоро наскучил мирный созидательный труд, и они принялись кидаться друг в друга снежками. Один из снежков попал в Алексея; он повернулся (я увидела его в профиль) и сделал очень серьезное лицо.

Но выговора не последовало; вместо этого он, нагнувшись, сам слепил снежок и запустил им в обидчика. Двор огласился восторженным визгом. Карапузы, мгновенно укрывшись за недостроенной крепостной стеной, устроили в четыре руки настоящий артиллерийский обстрел.

Кто бы мог сказать сейчас, глядя на графа, весело хохочущего, гибкого, юношески стройного и ловкого красавца, что это серьезный ученый, весьма уважаемый в губернии и известный при дворе человек и что ему давно перевалило за сорок? И кто мог бы устоять на месте и не присоединиться к этому безудержному веселью? Может, кто-то и мог бы, но не я.

Увлеченный сражением граф даже не сразу заметил, что к нему пришла помощь. А дети, замершие было при явлении неизвестной дамы, увидев, что она с самым решительным видом взялась также за снежки, радостно завопили и удвоили усилия.

– Анна, – произнес граф совершенно с тем же выражением, что и вчера, – Анна…

Ловко пущенный одним из карапузов снежок попал ему в затылок. Он вздрогнул и провел ладонью перед глазами, словно сомневаясь в правдивости того, что видит. Потом улыбнулся (о, сколько сердечного тепла было в его лучезарной улыбке!) и взял меня под руку.

– Идемте выпьем чаю, – предложил он, – и вы все мне расскажете.

Карапузы обиженно взвыли. Алексей мгновенно успокоил их, пообещав, что завтра они вместе с кучером Семеном отправятся в лес за елкой.

* * *

Чай нам подали в кабинет графа. Только почувствовав ни с чем не сравнимый по прелести аромат свежей сдобы, я вспомнила, что не ела уже более суток.

Следом за слугою, принесшим чайный поднос, в кабинет вернулся и сам граф. Я оторвалась от созерцания книжных полок, на которых за тонкими зеленоватыми стеклами тускло мерцали сокровища на всех, как мне тогда показалось, языках мира. Граф собственноручно отодвинул от стола старинное дубовое кресло и пригласил меня садиться; сам же устроился напротив и, скрестив пальцы и положив на них подбородок, устремил на меня вопросительный взгляд.

Однако, почувствовав мое голодное смущение, снова улыбнулся, на сей раз – несколько виновато, и налил мне и себе чаю из пузатого английского чайничка.

Румяные горячие бублики были восхитительны, и как чудесно таяло во рту свежайшее сливочное масло! Граф, едва отпив из своей чашки, молча и деликатно дожидался, пока удовлетворится мой аппетит.

– Я должна сама зарабатывать себе на жизнь, – сообщила я, доев последний кусок и промокнув губы салфеткой из тончайшего брюссельского полотна. – Вот, ищу место гувернантки. Оттого и приехала к вам, что папенька сказал…

Граф покачал головой и с грустью взглянул на меня своими прекрасными, глубокими, как северное море, глазами.

– Папенька сказал, что вам нужна гувернантка для племянников… и что он может доверить меня только вам, – прибавила я, не опасаясь быть уличенной в неточности.

– Анна, – отвечал граф, вздохнув, – вы – и в гувернантках? Ну почему Владимир Андреевич просто не обратился ко мне, ведь он знал, что всегда может рассчитывать…

– Ни папенька, ни я не хотим ни у кого одалживаться. Решение мое твердо, граф. Раз вы не можете взять меня на службу, то я…