Но у меня был план, о котором я молился и надеялся, что он может мне пригодиться. Схватив два батата, я заполз под укрытие дерева мора и, глубоко вздохнув и собрав все свои силы, швырнул один батат в черные тени джунглей за костром. В тот же миг, как клубень врезался в кусты, дикари вскочили на ноги, мгновение прислушивались, а затем, схватив оружие наизготовку, трое из них бросились на звук. Даже девушка повернулась и уставилась на это место, в то время как четвертый дикарь остался у костра в напряженном ожидании. В следующее мгновение второй батат пробился сквозь листву и с плеском упал в воду ниже по течению. С резким криком четвертый индеец бросился прочь, в то время как остальные трое закричали и поспешили в том же направлении. Едва второй батат покинул мою руку, как я, задыхаясь, вскарабкался по стволу дерева. Я быстро добрался до самых нижних ветвей и, не обращая внимания на кусочки падающей коры и шелест веток и листьев, пополз по ветке, пока не лег, спрятавшись и тяжело дыша, в десяти футах от огня. У меня было мало времени. Индейцы уже возвращались, бормоча, озадаченные, задаваясь вопросом, что вызвало шум, и, очевидно, нервничали. Они были суеверны и, без сомнения, постоянно боялись нападения врагов, а таинственное падение моего батата натянуло им нервы. Сцена была подготовлена, самая опасная часть моего предприятия была благополучно завершена, и я почувствовал, что удача и благосклонное Провидение были со мной. Дождавшись, пока индейцы соберутся вокруг костра, я бесшумно достал из кармана патрон, раскрыл нож, зажал его в зубах и с сильно бьющимся сердцем, затаив дыхание и вознося молитву Богу, бросил гильзу в самый центр пламени. При звуке его удара и небольшом снопе искр, которые взлетели вверх, дикари вздрогнули и уставились на пламя. Но они, очевидно, подумали, что это просто упавшее или треснувшее полено, и не предприняли никаких попыток разобраться. В следующее мгновение головни полетели во все стороны, казалось, перед изумленными глазами мьянко извергся вулкан, и рев взрывающегося пороха эхом разнесся по огромному безмолвному лесу. С дикими криками ужаса, их и без того напряженные нервы не выдержали и, совершенно перепуганные до полусмерти, четверо индейцев с криками бросились бежать в джунгли. Едва стихло эхо взрыва, и прежде чем рассеялся густой дым, практически до того, как дикари бросились прочь, я спрыгнул со своего насеста на землю, перепрыгнул через костер, разрезал веревки девушки своим ножом и, подняв ее на руки, бросился с ее к моему каноэ. Хотя она, должно быть, была напугана, несмотря на то, что я, должно быть, казался ей еще одним дикарем со своими длинными волосами, нечесаной бородой и залатанной, рваной одеждой, она не кричала, не сопротивлялась, и так было до тех пор, пока я не уложил ее в свое каноэ и не оттолкнул его от берега, я понял, что она была без сознания.

Я не мог терять времени. Индейцы уже приходили в себя. Я слышал, как их крики приближались, и мне пришлось пройти через свет от остатков разбросанного костра и на виду, если они вернулись на место происшествия.

Я отчаянно налегал на весло, держась как можно дальше от противоположного берега, и, подгоняемый течением, пронесся мимо опасного места. Когда мое каноэ исчезло в темноте, сзади донесся дикий вопль, и длинная стрела с отравленным наконечником просвистела в воздухе и шлепнулась в воду в ярде от нас. Но следующая стрела упала далеко за кормой, крики стали тише, и вскоре, почувствовав, что опасность миновала, я прекратил свои безумные усилия и, тяжело дыша, позволил каноэ тихо скользить вниз по реке.

Теперь девушка зашевелилась, и вскоре она села и огляделась. Увидев меня на корме каноэ, она некоторое время пристально смотрела на меня, а затем заговорила на странном диалекте. Я ожидал услышать, как она произносит слова по-испански. Я бы не был чрезмерно удивлен, если бы она говорила по-французски или по-английски, но для меня было неожиданностью услышать, что она использует язык, который, очевидно, был индейским. Но, несомненно, она приняла меня за индейца. Я говорил с ней по-английски и по-испански и даже произнес несколько слов на французском, но, очевидно, они были так же непонятны для нее, как и ее язык для меня. Затем я попробовал португальский и несколько голландских слов, которые знал, но безрезультатно. Она снова заговорила, и на этот раз я понял, потому что она говорила на диалекте тукумари, который я знал.

– Кто ты, бородатый? – спросила она. – и почему ты забрал меня у мьянко? И с помощью какой магии огонь поднялся в воздух и наделал много шума, чтобы напугать Мьянко. Ты сделал меня своим пленником, чтобы съесть меня самому?

Я успокоил ее, сказал ей, что я друг, что я не индеец, а принадлежу к ее собственной расе, что я забираю ее, чтобы вернуть ее к ее народу, и что я вызвал взрыв, который отпугнул мьянко. Она слушала и казалась недоверчивой. Очевидно, она либо не до конца поняла мой Тукамари, либо не смогла уловить смысл того, что я сказал.

– Мой народ, – сказала она, когда я замолчал, – это паторади и ты, Бородатый, ты не один из них, и все же ты говоришь, что принадлежишь к моей расе и ведешь меня к моему народу.

Я был поражен. Эта милая светлокожая девушка спокойно и очень искренне сообщила мне, что она индианка, паторади, племя, о котором я никогда не слышал. Был ли это сон или я сошел с ума? Затем я подумал о множестве историй, которые я слышал о так называемых "белых индейцах", историях, которые я всегда считал чистым вымыслом, основанным, возможно, на достаточно распространенных индейцах-альбиносах. Возможно ли, что там все-таки были белые индейцы и что эта девушка была членом такого племени?

– Все ли паторадис белокожие, как ты? – спросил я ее.

– Нет, Бородатый, – ответила она, – не такие, как я, но цвета твоей кожи, Бородатый.

Это покончило с теорией Белого индейца, потому что я хорошо знал, что я должен быть цвета красного дерева и полностью таким же темным, как многие индейцы. Должно быть, тогда, она была альбиносом. Но каждый индеец-альбинос, которого я когда-либо видел, был отталкивающим уродом с бесцветными глазами и прыщавым лицом, а эта девушка была прекрасна. Ее волосы были блестящими и золотисто-каштановыми, глаза большими и по-настоящему голубыми, а кожа, хотя и слегка оливковая, имела розовый оттенок и совсем