Гондольер как будто перестал понимать прекрасный итальянский язык Старыгина. Он нетерпеливо поджал губы и повторил, придерживая гондолу у причала:

— Конец маршрута! До свиданья, синьор!

На причале уже суетилась индийская семья, которая хотела воспользоваться свободной гондолой. Старыгину ничего не оставалось, как выйти на причал.

Он действительно оказался перед той самой пышной и безвкусной церковью, с которой начались его сегодняшние блуждания по Венеции. Каменный верблюд на фасаде церкви смотрел на Старыгина насмешливо и высокомерно. Ну и пусть, у верблюдов всегда такое выражение, что у живых, что у каменных.

От этой церкви было рукой подать до площади Сан-Марко, и через несколько минут Старыгин уже вошел через служебный вход в музей Коррер. Первый же встреченный служитель проводил его к доктору Контарини, сообщив, что его давно ждут.

Доктор Контарини и правда ждала его с нетерпением. Она была, несомненно, взволнована, глаза ее пылали, напоминая цветом штормовые волны в Адриатике.

Перед ней на мольберте стояла распакованная картина — портрет адмирала Морозини.

— Доктор Старигин! — воскликнула она, шагнув навстречу Дмитрию Алексеевичу. — Куда же вы пропали?

Старыгин только хотел начать оправдываться, но итальянка уже забыла о своем вопросе — ее беспокоило совсем другое. И это хорошо, поскольку Старыгин понятия не имел, что ей скажет. Одно он знал твердо: совершенно ни к чему рассказывать этой малознакомой даме о своих приключениях. В лучшем случае она не поверит, посчитает его записным вралем, который пытается произвести на нее впечатление.

— Что с этой картиной? — проговорила сеньора Контарини, порывисто повернувшись к портрету. — Эта кровь! Откуда это? Я видела много репродукций этой картины, на них не было крови!

Старыгин тяжело вздохнул.

Наступил тот момент, которого он ждал и боялся все это время. Тот момент, ради которого его послал в Венецию Лютостанский.

Они с Александром Николаевичем долго обсуждали, как объяснить итальянским коллегам удивительное изменение портрета, появление на нем окровавленного адмиральского жезла. И Лютостанский пришел к выводу, что Старыгину придется солгать.

— Дмитрий Алексеевич, голубчик! — повторял Лютостанский, заглядывая в глаза реставратору. — У нас с вами просто нет другого выхода! Обмен согласован на самом высоком уровне! Если он сорвется — будет скандал, скандал мирового масштаба! Начнется расследование, музей наводнит полиция, хотя, наверное, таким громким делом будут заниматься другие органы, а ведь уже была нехорошая история с кражами экспонатов… начальство все на нервах, и вообще…

Старыгин понимал, что Лютостанский боится не только за свою карьеру, но и за репутацию музея, и вынужден был помочь ему в этой ситуации, поскольку многим был обязан Александру Николаевичу и уважал его как человека и как специалиста. Он согласился — и вот сейчас ему приходилось расплачиваться за свое решение.

— Дело в том, — начал он, стараясь избегать взгляда итальянской коллеги, глаза которой по-прежнему метали молнии, — дело в том, что перед тем, как отправиться к вам с этой картиной, я внимательно осмотрел ее, тщательно изучил, провел полное лабораторное обследование…

— Ну, это понятно! — кивнула итальянка. — Я тоже всегда так поступаю, когда отправляю куда-нибудь картины из своего музея… я должна быть уверена в том, что картина в идеальном состоянии… простите, что перебиваю вас! — спохватилась она.

— Да, так вот, при этом обследовании я обнаружил, что на этом месте, — Старыгин показал на окровавленный наконечник адмиральского жезла, — на этом месте под верхним слоем краски другой, более ранний слой. Я проанализировал состав верхнего слоя и установил, что он нанесен позднее, примерно триста лет назад, то есть много позже смерти Тинторетто. Мы с Лютостанским обсудили проблему…

— О, синьор Лютостанский! — воскликнула экспансивная итальянка. — Большой ученый! Прекрасный специалист!

— Совершенно с вами согласен, — кивнул Старыгин. — Но позвольте мне продолжить…

— О да! — Доктор Контарини закрыла рот ладонью. — Я молчу как рыба! Вы больше не услышите меня! — При этом она даже немного прикрыла глаза.

— Так вот, мы обсудили проблему и решили прежде, чем отправлять портрет к вам, снять поздний красочный слой и восстановить первоначальный вид картины.

— Это смелое решение… — доктор Контарини покачала головой, — хотя на вашем месте я, наверное, поступила бы так же.

— Да, так вот, сняв верхний, более поздний слой краски, я обнаружил под ним то, что вы видите. Первоначально жезл адмирала был нарисован окровавленным.

Итальянка внимательно разглядывала спорный участок картины, чуть не обнюхивала его.

— Вы можете осмотреть этот участок в ультрафиолетовом и рентгеновском излучении и убедиться, что это — исходная живопись, никем не тронутая, то есть так написал портрет сам Тинторетто, — вытянул Старыгин из рукава свой последний козырь.

— Я обязательно проведу все необходимые исследования, — кивнула Контарини, — но уже сейчас я вижу, что это — подлинная рука Тинторетто, и выражаю вам свое искреннее восхищение. Ведь это вы реставрировали картину?

— Да, это сделал я.

— Вы проделали свою работу великолепно! Живопись на отреставрированном участке прекрасна! Она ничуть не отличается от всей остальной картины!

— Я сделал все, что мог! — Старыгин скромно опустил глаза, чувствуя себя закоренелым лжецом.

— Но тогда… — глаза синьоры Контарини снова заблестели, — тогда… это просто сенсация! Настоящая сенсация! Если Тинторетто изобразил адмирала с окровавленным жезлом — он сделал это не случайно. Наверняка тем самым он хотел показать, что адмирал Морозини причастен к какому-то серьезному преступлению, убийству… образно говоря, хотел показать, что его руки в крови… и тогда понятно, что потомки адмирала постарались скрыть это обвинение и поручили какому-то художнику закрасить кровь на жезле, тем самым скрыв позорное пятно на репутации своего предка! А Морозини — влиятельная семья, всегда обладавшая в Венеции властью и связями!

Синьора Контарини заходила по комнате, как львица по клетке, нервно сжимая руки, потом остановилась перед Старыгиным, заглядывая в его глаза:

— Доктор Старигин… простите, могу я называть вас по имени? Так было бы проще…

— Да, конечно, меня зовут Дмитрий.

— Красивое имя! А я — Анджела. Так вот, Дмитрий, я предлагаю вам совместно написать статью об этом открытии. Конечно, кто-то будет против — у Морозини и сейчас очень большое влияние! — но у нас есть неопровержимые улики, а скандал вокруг этой статьи только поднимет общественный интерес!

— Простите, Анджела, — перебил ее Старыгин. — Мне кажется, об этом еще рано говорить. Давайте не будем торопиться. Сначала проведем тщательное исследование картины, изучим документы, связанные с именем адмирала Морозини, а уже потом…