«Античные редкости».

Античность всегда интересовала мастера. Он вытащил том с полки, но не успел открыть его, ибо заметил, что в задней стенке шкафа на месте книги оказалось круглое отверстие.

Влекомый вполне невинным любопытством, мастер Якопо прильнул глазом к этому отверстию.

Он отчетливо увидел другую комнату, несколько меньшую, чем библиотека. Комната эта была обставлена дорогой и красивой флорентийской мебелью, в глубине ее был альков, закрытый тяжелой портьерой из богато расшитого лионского бархата. В камине, облицованном черным мрамором, жарко пылал огонь. Подле этого камина стояли граф Фоскари и его гость адмирал. Патриции о чем-то беседовали, причем по их лицам и бурной жестикуляции видно было, что они ссорятся или по меньшей мере спорят о чем-то важном, спорят и не могут прийти к согласию.

Мастер Якопо хотел немедленно отстраниться от глазка — ведь подглядывать за людьми грешно. Однако в поведении двух патрициев было что-то столь интригующее и драматичное, что он не мог оторваться от этого зрелища. Ему хотелось запомнить их позы, выражения их лиц, чтобы позднее зарисовать их хотя бы углем, а затем использовать в одной из картин — такие позы и жесты были бы уместны в сцене бичевания Христа или в «Изгнании торгующих из Храма».

Однако сцена, свидетелем которой он невольно оказался, оборвалась сама собою: граф Фоскари что-то резко сказал адмиралу, повернулся и вышел из комнаты, напоследок хлопнув дверью.

Теперь уж не было смысла наблюдать за соседней комнатой. Мастер Якопо бросил в глазок последний взгляд… и застыл в изумлении: портьера, которая закрывала альков, неожиданно откинулась, и из-за нее показался еще один человек.

Это был некто в карнавальной маске. В мрачной и зловещей маске Чумного Доктора.

Несомненно, это был тот самый сбир, который преследовал мастера Якопо от самой его мастерской.

Выходит, понял мастер Якопо, сбир тайно присутствовал при разговоре адмирала с графом Фоскари…

Для адмирала появление сбира не явилось неожиданностью. Он что-то резко сказал сбиру, тот столь же резко ответил, приблизился к адмиралу и произнес длинную фразу. При этом черный клюв его маски уткнулся прямо в шею адмирала, как будто огромная черная птица клевала его.

Адмирал отшатнулся от человека в маске, опустил глаза, затем кивнул, словно на что-то соглашаясь.

Только теперь мастер Якопо сумел оторваться от странной сцены. Он поставил книгу на место и отошел от шкафа.

И сделал это весьма своевременно: дверь библиотеки беззвучно отворилась, и в нее торопливо вошел граф Фоскари. Лицо его было бледно, глаза печальны.

— Извините, друг мой, — проговорил граф с непривычной мягкостью, — я вынужден был оставить вас. Надеюсь, вы здесь не скучали.

— Что вы, милорд! — ответил мастер Якопо с подобающим смирением. — Я воспользовался этим временем, дабы ознакомиться с некоторыми сокровищами вашей библиотеки.

— Я рад, что мои книги пришлись вам по душе. Впрочем, теперь мы должны обсудить одно весьма важное дело. Как вы могли бы догадаться, я хочу поручить вам работу. Мне очень понравилась картина «Рождение Иоанна Крестителя», которую вы по моему заказу написали для церкви Санта-Мария-Формоза, и я хочу, чтобы вы написали в подобном же духе «Тайную вечерю»…

— Это большая честь для меня, — почтительно ответил мастер Якопо. В мыслях же его было смятение: если граф хотел всего лишь поручить ему написать картину на тему Тайной вечери, отчего он обставил их встречу такой тайной? Отчего беспокоился, не выследил ли кто-то художника на пути в его дворец?

Граф какое-то время молчал, словно к чему-то прислушиваясь или чего-то ожидая. Наконец он кивнул, словно его ожидание благополучно завершилось, и продолжил:

— Вы прекрасный живописец, вполне доказавший свое мастерство, но кроме того, я знаю о вас как о дельном и осторожном человеке, который умеет хранить тайны…

«Вот оно! — подумал мастер Якопо. — Теперь-то мы и дошли до дела! Теперь будет понятно, что за тайны хранит господин граф!»

— Для начала вы забудете о том, что видели в моей столовой!

Мастер Якопо вспомнил сцену за столом, вспомнил патрициев, занятых трапезой и беседой. Вспомнил удивительную игру света и тени, игру, которую он хотел перенести на холст, превратив ту сцену именно в «Тайную вечерю».

— Забыть? — переспросил он графа. — Мне нечего забывать, милостивый синьор. Я вовсе ничего не видел. На меня напала временная слепота. Со мной, знаете ли, так бывает.

— Отлично! Такая слепота — замечательное качество, особенно в наше непростое время.

Граф дал понять мастеру Якопо, что их разговор закончен, и покинул библиотеку. Тут же появился молодой слуга в камзоле графских цветов и, высокомерно взглянув на живописца, велел ему следовать за собой.

На сей раз мастера Якопо вывели к задней двери палаццо, где его уже дожидалась гондола.

Лодочник оттолкнулся от причала, и гондола заскользила по глади ночного канала.

И почти тут же мастер Якопо заметил, как в сотне локтей от них из глубокой тени выскользнула еще одна лодка.

На город уже опустилась ночная тьма, отчего трудно было разглядеть пассажира этой лодки, однако мастеру Якопо показалось, что он различил черный крючковатый нос Чумного Доктора.

Старыгин пришел в себя от холода. Он услышал негромкий плеск воды, поскрипывание деревянных уключин, пошевелился, открыл глаза — и увидел над собой проплывающие балки моста, а над ними — склоненные над каналом стены — блекло-розовые, терракотовые, тускло-бордовые, со стрельчатыми готическими окнами и резными балконами. А выше — треплющееся на ветру сохнущее белье, а еще выше, над ним — бледно-голубое небо с обрывками перистых облаков.

В следующее мгновение Дмитрий понял, что плывет по одному из бесчисленных каналов Венеции, полулежа на скамье гондолы.

А затем, переместив взгляд, он увидел и гондольера — высокого мужчину средних лет в полосатой тельняшке и соломенной шляпе с лентой, с лицом римского патриция времен упадка империи. Гондольер ловко орудовал длинным веслом, направляя свое суденышко к одному ему известной цели.

— Просыпайтесь, синьор! — проговорил он, оттолкнувшись ногой от края канала. — Мы приплыли туда, куда велел доставить вас ваш друг! Церковь Сан-Моизе!

— Друг? — удивленно переспросил Старыгин. — Какой друг?

Однако гондольер словно не расслышал его вопроса. Он придал своему лицу непроницаемое выражение, подвел гондолу к причалу и повторил:

— Конец маршрута! Церковь Сан-Моизе!

— Но все же… кто велел вам доставить меня сюда? Кто посадил меня в гондолу?