мокрого песка вперемежку с дерьмом, финиками и рваной одеждой. Я сел, опершись спиной в борт и вытянув ноги. Перед глазами всё дёргалось и плыло. Разглядел наверху пулемёт, но рядом с ним никого не было. Дальше на мостике стояли, как прибитые, двое в банданах. Этим всё нипочём! В стекле кто-то маячил у штурвала. Песок местами шевелился, по нему ползали и из-под него выбирались сами или с посторонней помощью. Некоторые тела не шевелились. Я смотрел на этот кошмар, а в голове было только одно: неужели кончилось? Неужели я жив? Мексиканец лежал рядом на спине, сложив руки перед лицом и что-то шептал, глядя в небо. Лицо у него было всё в крови. Я поднял его голову и понял, что у парня разбит нос. Дождь разбавлял красное до оранжевого и смывал на некогда белую рубаху мексиканца. Тот был примерно моего возраста, худой, с наколками в виде какого-то орнамента на лице.

–Прорвались! – громко сказал я ему. – Бог – не Яшка! Узрел, что нам тяжко. (Так иногда говорила Анфиса Васильевна, наш классный руководитель в школе.)

–Тячко. Узрэ. Товарищ. Русски – да. Помоч. Янки нет. Моска и Мексико – дружба. Хорошо! – и он на четвереньках поковылял к своим.

Из наших погибли трое. Я не запомнил их имён. Рядом с ними мы откопали трупы двух мексиканцев. Ещё троих латиносов нашли в разных местах трюма. Трупы четырёх господ из Находки валялись около китайцев. Китайцы показали нам, чтоб мы тащили их к себе. Китаец умер один. Японцев – двое.

Ко мне подошёл один наш, из Киева, и сказал:

–Пошли за хлопцами. Пидмагни трохи.

Мы перетащили находкинских бизнесменов ближе к своему углу, но отдельно от матросиков. Я тащил за ноги, а Микола – за плечи. Я впервые не то что тащил труп – впервые его видел! Ощущения были странные. Конечно, страшно, неприятно, но если бы мне предложили описать свои чувства в двух словах – я бы сказал, что это – радость оттого, что тащу я, а не меня, и – любопытство. То же любопытство, с которым я смотрел на ночное безлунное небо. Почему человек, который только что дышал – не дышит? Почему живому надо всего и побольше, а как умер – ничего не надо? Почему он умер, а я – нет? Кто вдыхает жизнь в человека, и куда она потом исчезает? Или не исчезает? Почему в американских фильмах главный герой всегда белый и живой, а второстепенный – негр и умирает? А в жизни тогда кто – главный, а кто – второстепенный?

Я вглядывался в лица одного, другого, смотрел на грудь, на живот, пытаясь уловить привычное движение диафрагмы. Нет, грудь не вздымалась, а лица… Лица запрокидывались, были синими, с кровью в носу и пятнами на щеках и горле. Я вопросительно глянул на Миколу и, насмелившись, спросил:

–Интересно, а чё наши матросы – бледные, а эти – синие?

–Бывает! – протянул хохол, секунду подумав, потом снял с одного из трупов рубаху и прикрыл ею сразу все лица. – Холодно. Вот и посинели.

Я глянул на Миколу и вдруг заржал. Впервые за почти два месяца моего идиотского путешествия мне стало смешно, причём в тот момент, когда я перетаскивал труп! Микола глянул на меня, покачал головой, но промолчал. Из его бороды сыпался песок, от тельняшки осталась только верхняя половина. Руки, все в синих якорях, русалках, куполах и звёздах, были по локоть в ссадинах и царапинах. Хотя, я от него не сильно отличался: тоже весь в песке, рванине, синяках и здоровенной шишкой на затылке.

–Пошли, седой, воду примем! – сказал он мне через минуту, увидев, как в трюм солдаты спускают новую бочку с водой.

Предыдущая лежала на боку посреди трюма.

Китайцы сели вокруг своего покойника, мексиканцы – вокруг своих. Мы помогли японцам перетащить их товарищей ближе к борту, а сами выстроились около трёх своих погибших. Старпом прочёл молитву. Все громко сказали: «Вечная память!». Через час нам опустили краном большую сеть для погрузки мешков и крикнули, чтобы трупы грузили в неё. Мы глянули на старпома. Тот поиграл желваками и приказал:

–Потащили! Жара стоит. Долго их тут нельзя. Моряка морю отдать не грешно.

В сетке стояли две коробки с какими-то объедками. Мы вытащили коробки, положили на их место своих трёх, находкинских, и двух японцев. Двоих оставшихся можно было тоже класть рядом. Они не могли ни стоять, ни толком даже сидеть. В каждом оставалось килограмм по сорок. Мексиканцы положили своих, китайцы – своих, но уже почему-то троих. Итого – семнадцать тел поднялись в воздух, сваливаясь друг на дружку, кран развернулся и с высоты метров пяти с противным плеском высыпал груз за борт. Вот и все похороны.

Вечерело. Мы сидели без сил кто где, подставив лица под мелкий тёплый дождик. Я перебрался поближе к хохлу и спросил:

–Микола, а тяжело убивать человека? Ты мне расскажи, а я тебе скажу, почему я задал тебе этот вопрос!

Вообще, Микола Понидилок выглядел так, что если бы вы захотели узнать, как убить человека, а перед вами сидела сотня отпетых уголовников, то вы со своей проблемой подошли бы именно к Миколе. Худющий, жилистый, косматый, с глубоко посаженными глазами, огромными клешнями синих от наколок рук – это был образчик не насильника или грабителя, а палача. Поэтому я решил проконсультироваться именно у него на тему – как застрелить человека. Я подумал, что раз мы – одна команда, то бежать в одиночку мне будет некрасиво, да и, скорее всего, нереально. Но и говорить всем о том, что у меня ствол, я почему-то не хотел. Скажут: отдай, мальчик, нам виднее, как его применить! Может, оно и виднее, но расставаться с такой игрушкой я категорически не желал. А то, что мы попытаемся сбежать, было уже давно понятно. Раз есть прямой приказ – живыми нас не отпускать, то и теряем мы немного.

Микола, казалось, дремал в позе покойника, сложив руки на груди. Он приоткрыл один глаз, глянул на меня, потом по сторонам, и сказал просто:

–Как два пальца растереть.

Я, приготовившись к долгой философской беседе, был немного ошарашен.

–А как научиться убивать? Ведь мы, если побег устроим, надо же конвоиров будет – того!

–Мы их – того, они нас – того. Из автомата. Не забивай голову!

–У меня пистолет есть. В нём шесть патронов.

Я думал, что он сейчас подпрыгнет и скажет чёнить типа: