Над ними благим матом кричали мартышки, шмыгая вверх и вниз по деревьям. Птицы с причудливым оперением слетелись смотреть на сражение. Где-то вдали завыл лев.

Обезьяны катались по земле и рвали друг друга на части. Их лапы сплетались, как руки борющихся людей. Клыки разрывали мясо. Кровь стекала по косматым телам, и земля кругом стала красной.

Мериэм без сознания лежала на земле. Наконец, одна обезьяна стала одолевать, и бойцы упали на землю в последний раз. Несколько минут обезьяны лежали неподвижно. Только одна из них встала после этих объятий; глубокая, кровавая рана зияла у нее на шее. Она принялась медленно похаживать между девочкой и своим поверженным врагом; она попирала его ногами, испуская дикое ворчанье. Мартышки с визгом разбежались. Лев снова завыл вдалеке.

Обезьяна подошла к Мериэм и прислушалась, дышит ли девочка. Девочка была жива. Мартышки стали постепенно возвращаться; они глядели на победителя сверху, отчаянно кривляясь и визжа.

Обезьяна зарычала на них, оскалив клыки; затем она подняла девочку, перекинула ее через плечо и понесла по джунглям.

Мартышки следовали за ней.

Когда Корак вернулся с добычей с охоты, он услышал над головой тревожную болтовню мартышек. О чем они тараторят? Что случилось? Наверное, какая-нибудь неосторожная обезьянка попалась в холодные объятия удава. Юноша поспешил наверх. Мартышки — любимцы Мериэм; Корак всегда рад помочь им. Он быстро скакал по деревьям. На дереве, где был шалаш Мериэм, он положил свою добычу и громко позвал девочку. Ответа не было. Он спустился ниже. Может быть, девочка спряталась в нижних ветвях?

На толстом суку, на котором любила качаться Мериэм, одиноко сидела Джика, прислонившись к стволу. Что это значит? Мериэм никогда не оставляла свою Джику. Корак взял куклу и сунул ее за пояс. Он громче позвал Мериэм, но Мериэм не отвечала. Визгливая стая мартышек убегала все дальше и дальше, и теперь Корак едва различал их пронзительные, беспокойные крики.

Быть может, есть какая-нибудь связь между тревогой маленьких Ману и непонятным исчезновением Мериэм? Не дожидаясь Акута, который еще не вернулся с охоты, Корак помчался по ветвям догонять возбужденную ватагу мартышек. Он догнал их скоро. Увидя Корака, мартышки завизжали, замахали руками и стали указывать вниз. Он взглянул и понял причину их тревожных криков.

Сердце у юноши замерло, когда он увидел гибкое тело девочки на волосатом плече у большой обезьяны. — Мертвая! — с ужасом подумал он, и в ту же секунду в его душе проснулось новое, незнакомое чувство. Он сам не понимал, что с ним; но он чувствовал, что весь мир заключен для него в этом хрупком, маленьком, нежном тельце, которое так беспомощно, так жалко свисает с могучего плеча обезьяны.

Разве может он жить без Мериэм? Мериэм — его солнце, его луна, его звезды. Мериэм умерла — для него умер свет, умерла ласка, умерло счастье. Стон вырвался из его груди. Затем с рычанием дикого зверя он как стрела помчался за гнусным похитителем.

При звуке угрожающего рева обезьяна оглянулась. Бешенство зажглось в глазах Убийцы, потому что в похитителе он узнал царя обезьян, того самого царя обезьян, который так жестоко прогнал его, сына Тарзана, когда он всею душою желал побрататься с племенем больших человекообразных.

Царь обезьян положил девочку на траву и приготовился биться за свою драгоценную добычу. Он узнал Корака и был уверен, что легко справиться с ним. Разве он не прогнал мальчишку с круглой поляны, даже не прибегнув к зубам? Зверь втянул голову в плечи и бросился на гладкокожую тварь, у которой хватило наглости оспаривать у царя его добычу.

Они, как два разъяренных буйвола, повалились на траву в смертельной схватке. Корак позабыл о своем ноже: только вкус вражьего мяса, разрываемого алчными челюстями, только потоки горячей крови, обагряющие обнаженное тело, могли утолить его бешенство. Корак-Убийца не знал, что им руководит не мстительность, не злоба, а более могучее чувство — чувство самца, который бьется с соперником за свою самку.

Царь обезьян не рассчитал нападения и, прежде чем он успел опомниться, Корак сжал его в своих железных объятиях.

Зажмурив глаза в безумном исступлении, юноша искал пальцами волосатую глотку зверя.

В эту минуту Мериэм очнулась. Широко раскрытыми глазами она глядела на разъяренных бойцов.

— Корак! — вскричала она. — Корак! Милый Корак! Я знала, что ты спасешь меня! Убей его, Корак, убей его!

Тяжело дыша, с горящими глазами, она вскочила на ноги и подбежала к Кораку. В траве валялось копье, брошенное Убийцей. Девочка заметила его. Не бледнея, наблюдала она эту страшную, первобытную схватку. От нервного потрясения, которое она перенесла, когда за ней гналась обезьяна, не осталось и следа. Она была возбуждена, но не чувствовала ни волнения, ни страха. Ее Корак сражался с другим Мангани, который хотел ее украсть, но Мериэм не прыгнула на дерево, чтобы издали, с высокой ветви, в безопасности следить за ходом битвы, как поступила бы самка Мангани. Нет, она схватила копье и, выбрав удачный момент, вонзила его прямо в сердце дикому зверю. Корак не нуждался в ее помощи, так как царь обезьян уже лежал в последнем издыхании, с перегрызенной глоткой, но, поднявшись на ноги, он с улыбкой поблагодарил свою союзницу.

Какая она красивая и стройная. Неужели она так преобразилась за несколько часов его отсутствия? Или, быть может, схватка с обезьяной сделала его столь впечатлительным? Новая Мериэм явилась его восхищенному взору. И от нервного напряжения он стал видеть все окружающее в ином свете. Сколько дней прошло с тех пор, как он унес маленькую арабскую девочку из ее родной деревушки? Он не знал этого; в джунглях никто не считает времени, и он не замечал уходящих дней. Но теперь он внезапно увидел, как мало эта Мериэм похожа на ту маленькую девочку, которая когда-то няньчилась с Джикой, под тенью высокого дерева, у ограды селения. Наверное, перемена совершалась с большой постепенностью, если он так долго не замечал ее. Что же заставило его теперь так внезапно заметить эту перемену? Его взгляд перебегал с девочки на тело убитого зверя. И вдруг он разгадал истинную причину похищения девочки; его глаза широко раскрылись от внезапно блеснувшей мысли, а затем засверкали от ярости, когда он взглянул на гнусного хищника. Он снова посмотрел на Мериэм, и густая краска залила его щеки. Да, конечно, он смотрел на нее теперь другими глазами — глазами мужчины, который смотрит на женщину.

Пока они стояли, возбужденные, над трупом убитого врага, Акут вернулся с охоты. Увидев поверженного царя обезьян, он с победным рычаньем бросился к трупу, вскочил на него и принялся издеваться над павшим врагом, чванливо выпячивая грудь и кривя свои длинные подвижные губы; шерсть встала на нем дыбом. Он не обращал никакого внимания на Мериэм и Корака. В глубине его сознания зашевелились какие-то давно забытые ощущения, когда он глядел на распростертое тело сородича и втягивал в себя его запах. Животная ярость Акута была только внешним проявлением просыпавшихся в нем чувств, но внутренние ощущения старой обезьяны были совсем иные и притом щекочуще-приятные.