Случай свел братьев фон Уффенбах с самим Питтом двумя неделями раньше, в Тотхилл Филдз, где выбирали нового члена нижней палаты парламента. Старый губернатор приехал верхом, чтобы поддержать своего приятеля-вига, генерала Джеймса Стэнхоупа, героя испанской войны.

— Свистун на кафедре! — кричали некоторые, потому что верили слухам, что Стэнхоуп и его друзья однажды облегчились на кафедре. Они стали бросать камни и грязь и выкрикивать оскорбления. Верховые лупили друг друга большими клюшками, которые у них были приторочены к седлам.

В то время как лошадь Питта пробиралась вперед, толпа напала на подмастерье кузнеца, который поддерживал Стэнхоупа. Тот закатился под экипаж Уффенбаха. Поскольку толпа не могла добраться до него, в мальца бросали палки.

Тогда старый губернатор выехал вперед и протянул руку перепуганному подмастерью. Вытащив его и усадив к себе на седло, он оказался лицом к лицу с Уффенбахом, а потом ускакал, и кожаный передник юноши развевался на ветру.

Позже Питт рассказал эту историю Стэнхоупу, который проиграл выборы и три года спустя женился на любимой дочери Роберта — хорошенькой Люси.

* * *

Вскоре после своего приезда губернатор, которому нужно было выдать замуж двух дочерей, нанял богатый дом на Пэлл-Мэлл. За углом жили шесть герцогов и множество баронов и дворян попроще. Его повар обучался во Франции, погреб был наполнен замечательными винами, некоторые годичной или двухгодичной выдержки. Он распахнул двери перед знаменитыми людьми того времени и чувствовал, без сомнения, что он сам — один из них. Он снова заседал в парламенте, избранный от своего отвратительного городишка Нью-Сарум. Он сидел на покрытой зеленой тканью скамье в палате общин, и всем новым членам палаты указывали на него как на владельца редкостной диковины.

Но — а «но» всегда существует — силезец был прав, бриллиант сделал из Питта цыгана. «Великий Питт» означал конец всякого сна, луну, сияющую в глазах Питта, сверкающую муку. Губернатор переодевался и менял шляпы, метался по дорогам между своими имениями, совсем как наши короли Бурбоны в своих королевских кортежах. Когда он, хромая, входил в клуб, сонные старики просыпались и взирали на него поверх журналов. Большинство слышало рассказы об этой вещице из Индии, об этом бриллианте, куда более крупном, чем все остальные, и верили самым худшим россказням о Питте. В его особняках ни один нанятый слуга надолго не задерживался. Между Томасом Питтом, который ходил крадучись и постоянно оглядывался, и самым худшим заклейменным преступником не было большой разницы.

* * *

Войны сильно мешали продаже «Великого Питта». Питт хотел, чтобы Англия купила бриллиант для королевы Анны. У королевы, которой было сильно за сорок, имелись фаворитки — ее советницы и любовницы, во всяком случае, так говорили. Она уже поссорилась с Сарой Черчилль, женой герцога Мальборо, и место последней заняла Абигайль Мэшем, которая была когда-то ее горничной.

Питт нашел способ показать бриллиант королеве. Услышав, что она собирается к причастию, он отправился в часовню святого Иакова с бриллиантом, приколотым к тулье шляпы.

После службы свита королевы двинулась по главному проходу. Сначала пронесли шпагу и четыре длинных скипетра с коронами, за ними шла прихрамывающая королева, затем ее dames d’honneur,[31] в том числе и герцогиня, прозванная Рыжей, и леди Мэшем, у которой был красный нос. Королева была дородна на мужской лад, лицо у нее было в пятнах и горело, как медь, хотя она уже не пила ничего, кроме чая. На ней было платье из золотой парчи с крупной брошью, второй подбородок свисал с ее квадратного лица.

Обычно королеву Анну носили в портшезе. В тот день она шла, скованная подагрой и привычной скорбью по мужу и семнадцати детям, умершим у нее на глазах, — и по себе самой, последней в династии Стюартов. Когда королева Анна села перед алтарем и зазвучала музыка, те, кто не принадлежал ко двору, должны были уйти. Маленький губернатор стоял, выставляя напоказ свою большую шляпу, вертел головой, и бриллиант сверкал, как бы желая поймать ее холодный взгляд. Королева не заметила — ей было не до чудес и не до бриллиантов.

* * *

Великий Могол все еще желал вернуть свой бриллиант. В конце мая 1711 года некий брамин с шестью всадниками въехал в форт Сент-Джордж, чтобы вручить послание губернатору Мадраса. Дуан Садулла Хан от имени Могола потребовал бриллиант и заявил, что камень был выкраден из его страны. Это послание и ответное письмо Питта, написанное еще в Бергене, прочли в Англии в управлении Ост-Индской компании. В декабре Питта допросили. От компании в форт пришел приказ не позволять мусульманам мешать работе из-за бриллианта, однако выяснить, как он был приобретен и не проиграет ли компания судебный процесс, буде таковой состоится.

* * *

Королева Анна умерла от апоплексии в 1714 году, и Питт поддержал наследственное право Георга Ганноверского, внука тетки Мадам, курфюрстины Софьи.

Джеймс Стэнхоуп, зять Питта, был назначен на пост государственного секретаря, три сына Питта — Роберт, Томас и Джон — все сидели в палате общин и, как и его дочери, вступили в брак с представителями аристократии.

Не было человека буржуазнее, чем этот раздобревший старый пират. Тот, кто некогда вел переговоры с набобом Бенгалии о строительстве фактории на берегах Хугли и торговал конями и сахаром в Персии и на Малайском архипелаге, кто терял грузы и торговался, ныне финансировал строительство пяти десятков англиканских церквей. Его сады были наполнены тисами, подстриженными в виде урн, елями, подстриженными в виде копий и конусов, растительными шарами, пирамидами и даже зелеными Адамами и Евами.

Не хватало только одного: Питту требовался собственный портрет. Он выбрал немца Годфри Кнеллера, который писал всех королей, а также Роберта и Хэрриет Питтов. При этом Кнеллер, принадлежавший к школе Ван Дейка, не обладал сколько-нибудь выдающимся талантом.

Кнеллер достаточно хорошо говорил по-немецки, когда писал портрет короля Георга, и достаточно хорошо по-английски, когда занялся портретом Питта. К вопросу о бриллианте он подошел с особой деликатностью: будет ли тот на портрете или нет? Кнеллер привык к причудам позирующих ему людей. Он привык изображать своих клиентов в виде римских императоров, со всеми атрибутами величия, сколь бы диковинные те ни были.

Питту не хотелось, чтобы бриллиант оказался единственной вещью, обозначающей его величие, но как он мог этого избежать? И вот — он сидит, выставив вперед ногу с высоким полым каблуком знаменитого сапога. Одна рука упирается в бедро, из другой свешивается мягкая перчатка, на лице с двойным подбородком написано: «Это я, таков как есть». На нем пышный парик с блестящими локонами. За спиной с одной стороны изображена драпированная занавесь, с другой — пейзаж за окном, некое обобщенное изображение зеленой Англии. На подоконнике лежит шляпа-двууголка, в центре которой — бриллиант. Никто из видевших этот портрет не мог не задаться вопросом: «А что это такое на шляпе? Неужели это какой-то бриллиант?»