Я помню лишь одно Рождество, когда он излучал некое подобие радости и благодушия. Однако это было случайное совпадение: двадцать пятого декабря у нас в городе заключенный бежал из тюрьмы.

Помню другое Рождество, когда он довел до слез литобработчицу новостей, написавшую в статье, что человек ушел из жизни после того, как его переехал товарный состав.

– Он что, встал, отряхнулся после мелкого недоразумения с паровозом, хмыкнул и куда-то ушел своими ногами? – вопрошал Хэклман.

– Нет. – Она закусила губу. – Он умер и…

– А почему ты так сразу не написала? Он умер. После того, как по нему проехал паровоз, тендер и пятьдесят восемь нагруженных товарных вагонов, он умер. Вот все, что мы можем сообщить читателям, не боясь ввести их в заблуждение. Первоклассный репортаж: он умер. Попал ли он в рай? Туда ли он ушел?

– Я… я не знаю.

– А твоя статья утверждает, что мы знаем. Сообщил ли репортер определенно, что умерший сейчас в раю – или на пути в рай? Связалась ли ты с пастором покойного, узнала ли, есть ли у того хоть малейший шанс оказаться на небе?

У девушки брызнули слезы.

– Надеюсь, он в раю! – с яростью проговорила она. – И нисколько не жалею, что так написала!

Девушка, сморкаясь, побрела к выходу из редакции и уже в дверях обернулась к Хэклману.

– Потому что сегодня Рождество! – выкрикнула она и навсегда ушла из газетного мира.

– Рождество? – переспросил Хэклман. Он обвел редакцию ошарашенным взглядом, словно ждал, что кто-нибудь переведет ему непонятное слово. Затем подошел к настенному календарю и повел пальцем по датам, пока не отыскал число «25». – А… день, написанный красным. Хм.

Но больше всего мне запомнилось последнее Рождество, которое я провел с Хэклманом. Именно тогда произошла кража, которую он, жмурясь от удовольствия, объявил самым гнусным преступлением в истории города.

В первых числах декабря я услышал, как он, читая утреннюю почту, бормочет:

– Черт побери, не много ли почестей человеку за одну короткую жизнь?

Затем он подозвал меня к своему столу и сказал:

– Несправедливо, что почести, изливаемые на редакцию каждый день, достаются только руководству. Вы, простые репортеры, заслужили их куда больше.

– Спасибо, – с опаской проговорил я.

– Так что вместо того, чтобы дать тебе заслуженную прибавку к жалованью, я назначаю тебя моим заместителем.

– Заместителем редактора отдела новостей?

– Бери выше. Мой мальчик, с этой минуты ты заместитель информдиректора Ежегодного рождественского конкурса уличной иллюминации. Ты ведь наверняка думал, будто я не замечаю твоих талантов и самоотверженного труда? – Он пожал мне руку. – Теперь ты знаешь, как я их ценю. Поздравляю.

– Спасибо. Что я должен делать?

– Начальники умирают молодыми, потому что не умеют делегировать полномочия, – сказал Хэклман. – Ты добавишь мне двадцать лет жизни, поскольку я целиком делегирую тебе полномочия информдиректора, возложенные на меня Торговой палатой. Дерзай! Если сумеешь представить нынешний Ежегодный рождественский конкурс уличной иллюминации более ярким и более грандиозным, чем все предыдущие, перед тобой откроются необозримые перспективы. Кто знает – может быть, ты станешь следующим информдиректором Национальной недели изюма?[12]

– Боюсь, я плохо знаком с этой конкретной формой искусства.

– Ничего сложного, – ответил Хэклман. – Участники конкурса вешают на свои дома электрические фонарики, и тот, чей счетчик крутится быстрее, побеждает. Вот тебе и Рождество.

Как прилежный заместитель информдиректора я проштудировал историю конкурса и узнал, что он проводился каждый год (исключая военные) с 1938-го. Первым победителем стал человек, который поместил на фасад своего дома контур Санта Клауса из фонариков высотой в два этажа. Следующий повесил под крышей два фанерных колокольчика, украшенных по контуру гирляндами. Колокольчики раскачивались из стороны в сторону, а спрятанный в кустах громкоговоритель транслировал записанный звон.

Так и продолжалось: каждый новый лауреат затмевал прошлогоднего, так что теперь без помощи инженера нечего было и рассчитывать на победу, а в ночь подведения итогов, Рождественский сочельник, все оборудование Компании по энергоснабжению и освещению работало с опасной перегрузкой.

Как я сказал, Хэклман не желал иметь с этим ничего общего. Однако, на беду Хэклмана, владельца газеты выбрали президентом Торговой палаты, и он не желал, чтобы его подчиненные увиливали от общественного долга.

Владелец редко заглядывал в редакцию городских новостей, но его визиты всегда запоминались надолго – особенно визит, который он нанес нам за две недели до Рождества, чтобы прочесть Хэклману нотацию о его роли в обществе.

– Хэклман, – сказал он, – каждый сотрудник газеты не только журналист, но и активный гражданин.

– Я голосую, – ответил Хэклман. – И плачу налоги.

– И ничего больше, – укоризненно проговорил владелец. – Десять лет вы руководите отделом городских новостей, и все десять лет уклоняетесь от общественных обязанностей, связанных с вашим положением, – перекладываете их на первого попавшегося репортера.

Он указал на меня и добавил:

– Это пощечина городу – поручать зеленым мальчишкам работу, которую большинство граждан сочло бы высокой честью.

– У меня нет времени, – пробурчал Хэклман.

– Найдите время. Никто не требует от вас сидеть в редакции по восемнадцать часов в сутки. Вы сами придумали себе такой режим работы, а зря. Развейтесь немного, Хэклман. Выйдите к людям. Сейчас для этого самое время – Рождественские праздники. Займитесь конкурсом и…

– Что мне Рождество? – спросил Хэклман. – Я не религиозен, не отец семейства, от яичного пунша у меня разыгрывается гастрит, так что к чертям Рождество.

Владелец на время утратил дар речи.

– К чертям Рождество? – хрипло повторил он после паузы.

– Безусловно, – ответил Хэклман.

– Хэклман, – ровным голосом произнес владелец, – я приказываю вам принять участие в организации конкурса – проникнуться духом Рождества. Вам это будет только на пользу.

– Я увольняюсь, – сказал Хэклман, – и не думаю, что вам это будет на пользу.

Хэклман не ошибся. Его уход оказался газете не на пользу. Это была катастрофа. Газета не могла существовать без Хэклмана. Впрочем, среди руководства не было плача и скрежета зубовного – только спокойное, терпеливое огорчение. Хэклман уходил и раньше, но ни разу не продержался больше суток. Он тоже не мог существовать без газеты. С тем же успехом форель могла бы уйти из горной речки и устроиться продавцом в магазин «Все по десять центов».