– Девушке трудно понять, что правильно, – сказала моя будущая жена, охваченная тоской и ощущением собственной беспомощности.

– Думаю, это и не должно быть просто, – ответила мисс Хостеттер. – И никогда не было.

Эми серьезно кивнула.

– А еще, Эми, – сказала мисс Хостеттер, беря ее за локоть, – не злись на фирму. Люди не виноваты, что хотят видеть свои письма аккуратно отпечатанными.

– Постараюсь не злиться, – ответила Эми.

– Где-то такую замечательную девушку, как ты, ждет замечательный молодой человек. У тебя в жизни будет еще много хорошего! – сказала мисс Хостеттер и, прежде чем серым призраком растаять в холодном питсбургском тумане, добавила: – Что нам сейчас обеим нужно, так это горячая ванна!

Эми серым призраком скользнула к остановке, где серым призраком стоял я.

Мы чинно сделали вид, будто не замечаем друг друга.

И тут на мою будущую жена накатил долго сдерживаемый страх; она расплакалась и прижалась к моему плечу, а я похлопал ее по спине.

– Господи, – сказал я. – Живая душа.

– Вы даже представить не можете, насколько живая, – ответила она.

– А вдруг все-таки смогу? Я постараюсь.

Я постарался, и стараюсь до сих пор, и провозглашаю перед вами тост счастливого человека: да не увянет нежный цветник девичьего бюро!

Разделенные порогом квартиры, две женщины вежливо кивнули друг другу. Обе были одиноки, обе вдовы – одна в возрасте, другая совсем молодая. Сегодняшняя встреча, которая вроде бы должна была бы помочь им справиться с одиночеством, лишь усилила это чувство.

Молодая женщина, Руфь, преодолела тысячу миль ради их встречи; вынесла грохот, сажу и духоту железнодорожного вагона, доставившего ее из весеннего военного городка в Джорджии в фабричный поселок на окраине все еще полузамерзшей долины Нью-Йорка. Теперь она гадала, почему ее приезд сюда казался таким правильным, таким необходимым. Ведь грузная пожилая женщина, которая теперь перегораживала вход, с трудом выдавливая из себя улыбку, тоже желала их встречи, если судить по ее письмам.

– Так значит, вы та самая, что вышла за моего Теда, – холодно проговорила старшая женщина.

Руфь попробовала представить себя матерью женатого сына и подумала, что ее вопрос прозвучал бы так же. Она поставила на пол чемодан, который не выпускала из рук, поскольку представляла нежную и радостную встречу, представляла, как ворвется в квартиру, отогреется, приведет себя в порядок, а потом они будут говорить и говорить о Теде. Вместо этого мать Теда, судя по всему, намеревалась тщательно изучить ее, прежде чем пригласить в дом.

– Верно, миссис Фолкнер, – сказала Руфь. – Мы были женаты пять месяцев, прежде чем его отправили за океан. – И, чувствуя на себе неодобрительный взгляд, добавила, словно защищаясь: – Пять счастливых месяцев.

– Тед – это все, что у меня было, – сказала миссис Фолкнер.

Она словно упрекала ее.

– Тед был хорошим человеком, – неуверенно проговорила Руфь.

– Мой малыш, – сказала миссис Фолкнер. Она как будто обращалась к невидимой, но полной сочувствия аудитории. Затем передернула плечами. – Вы, должно быть, замерзли. Входите, мисс Харли.

Девичья фамилия Руфи была Харли.

– Я вполне могла бы остановиться в гостинице, – проговорила она.

Под взглядом второй женщины она почувствовала себя здесь чужой, осознала, что не по-здешнему растягивает слова, что ее одежда слишком легкая и явно предназначена для более теплого климата.

– И слышать не желаю, чтобы вы остановились где-то еще. Нам ведь о многом нужно поговорить. Когда должен родиться ребенок Теда?

– Через четыре месяца.

Руфь втащила чемодан через порог и присела на краешек дивана, накрытого скользким чехлом из английского ситца. Единственным источником света в натопленной комнате была лампа на каминной полке, чей тусклый свет вдобавок приглушался абажуром, похожим на черепаховый панцирь.

– Тед так много рассказывал о вас, я дождаться не могла нашей встречи, – проговорила Руфь.

Во время своего долгого путешествия Руфь часами представляла себе, как будет говорить с миссис Фолкнер, как завоюет ее расположение. Она дюжину раз повторила про себя и подправила свою биографию в ожидании вопроса: «Ну а теперь расскажите о себе». Она бы начала рассказ со слов: «Что ж, боюсь, родственников у меня не осталось – во всяком случае, близких. Отец мой был полковником кавалерии и…»

Но мать Теда не стала задавать вопросов. Не говоря ни слова, миссис Фолкнер задумчиво налила в две рюмки шерри из дорогого на вид графина.

– Личные вещи, – проговорила наконец она. – Мне сказали, их отправили вам.

Руфь на мгновение замешкалась.

– А, те вещи, что были с ним заграницей? Да, они у меня. Это обычное дело… я имею в виду, их всегда отправляют жене.

– Наверняка это автоматически делают какие-то машины в Вашингтоне, – с иронией произнесла миссис Фолкнер. – Генерал просто нажимает кнопку и… – Она не закончила фразу. – Будьте любезны, верните их мне.

– Они мои, – запротестовала Руфь, сама понимая, насколько ребячески это звучит. – Тед хотел бы, чтоб они были у меня.

Она взглянула на крошечную до нелепости рюмку с шерри и подумала, что понадобилось бы двадцать таких, чтобы как-то пережить настигшее ее суровое испытание.

– Если вам так легче, можете и дальше считать их своими, – терпеливо продолжала миссис Фолкнер. – Я просто хочу, чтобы все было собрано в одном месте – то немногое, что осталось.

– Боюсь, я не совсем понимаю.

Миссис Фолкнер обернулась и благоговейно произнесла:

– Если собрать все эти вещи вместе, он станет немножко ближе. – Она включила торшер, который неожиданно залил комнату ярким светом. – Они ничего не значат для вас. Если бы вы были матерью, то поняли бы, насколько бесценны они для меня.

Она пальцем стерла пылинку с резной застекленной горки, которая стояла у стены, опираясь на ножки в виде львиных лап.

– Видите? Я оставила в горке место для тех вещей, что должны быть у вас.

– Очень мило, – проговорила Руфь.

Она представила себе, что сказал бы Тед об этой горке – с ее детскими ботиночками, книжками детских стишков, перочинным ножиком, бойскаутским значком… Помимо дешевой сентиментальности, Тед наверняка почувствовал бы во всем этом и что-то больное.

Миссис Фолкнер не сводила с жалких безделушек благоговейного взора широко раскрытых, немигающих глаз.

Руфь попыталась разрушить чары.

– Тед говорил мне, что вы здорово управляетесь в магазине. Хорошо ли сейчас идут дела?