2

Макаров предавался воспоминаниям. Летом он побывал в городе детства. Вспомнилось, как прошёлся по всем закоулкам, которые пацаном старался избегать. Теперь же, грело душу чувство особого превосходства над встречными: кто-то опасливо отводил глаза, кто-то старался заранее перейти на другую сторону, кто-то заискивающе кивал в знак приветствия. Новая, безупречно отутюженная форма придавала значимость, а сине-голубые петлицы, хорошо видимые издалека, подтверждали особый статус особого человека.

Макарову почему-то очень захотелось встретить тех двоих. Обида сохранилась, несмотря на минувшие лет двадцать, когда он был девятилетним Николкой. Тогда, тоже летним днём, как только закончилась сильная гроза, он опаздывал в школу и решился срезать путь – пробежать не по центральной улице, а пробраться околотками между старых хибар. И стоило только поравняться с серым длинным сараем, как пронзительный свист и две фигуры прервали беззаботный бег.

– Посмотрите, какой барчонок к нам пожаловал, – первый, белобрысый, с огромной заплаткой из красного лоскута на правой коленке, обнажил зубы в показном оскале.

– Ух ты, в какой чистенькой рубашонке и несёт чего-то, – второй, с длинными чёрными патлами, в длинной серой рубахе из грубого материала, перехваченной в поясе верёвкой, потянулся к тетрадке, зажатой у Николки подмышкой.

– Нее-е-т, – Николка дёрнулся в сторону, но первый поставил подножку, тетрадь выскочила и, пролетев пару метров, упала на мокрую траву быстрее, чем упал сам Николка.

– Уу-у, в школе учится, грамотным хочет стать. Смотри, Петруха, какие красивые вензеля, – второй перелистывал тетрадь.

– Да, Васёк, нам не чета.

– Отдай! – Николка попробовал вытянуть руки, но Петруха бил по ним и отталкивал.

– Слышь, барчонок, а зачем такие красивые буквы рисовать? – Петруха косился на каллиграфическое письмо.

– Не твоё дело! – Николка рванулся к тетради, но Васёк коротким тычком кулака в живот, заставил Николку согнуться пополам.

– Петруха, сейчас я тоже красоту сделаю, – Васёк повернулся к тонкой струйке воды, падающей с жёлобка на крыше дома, и поднёс к ней открытую тетрадь.

– Нее-е-т! – Николка снова попытался приблизиться к Ваську, но Петруха не давал. И тогда, от отчаяния Николка просто замер и смотрел, как чёрные, синие, зелёные, красные чернила смешиваются в безликое бурое пятно, искажая всю чёткость и строгость его письма. Васёк перелистывал страницы, подставляя каждую под струю воды, казавшуюся серебряной от яркого солнца…

Что теперь стало с такими вот Васьками и Петрухами? Наверное, гниют в каких-нибудь северных лагерях. Разве может быть другим результат бесцельного существования. Макаров тряхнул головой. Что за наваждение? Сумбурные воспоминания просыпались, когда он подолгу оставался один. Заглушал же их более обстоятельным просмотром приказов по Дмитлагу, благо их было достаточно, или составлением рапортов начальству. Но сегодня не хотелось делать ни то, ни другое. В голову лезли мысли о кадровом составе ГУЛАГа. Макаров знал, что в эту систему набирают отнюдь не лучших. Обычно это либо потерявшие политическое доверие чекисты, либо бывшие работники разведки, с обстоятельствами их жизни, вызывавшие сомнение после пребывания за кордоном.

Вот, взять бы, к примеру, Фирина. Выполнял в странах Востока не то партийные поручения, не то задания военной разведки и попал там в тюрьму, откуда, правда, удалось бежать. Ну, а после возвращения в Москву не прижился в Центральном аппарате ОГПУ и был назначен в ГУЛАГ.

Макаров знал, что с конца двадцатых годов фактически сложились две касты, причём в систему ГУЛАГА можно было легко попасть, а в территориальные органы ОГПУ-НКВД, даже на работу оперативником, довольно проблематично. Тем не менее, Макаров согласился на эту, как ему казалось, значительную должность в ГУЛАГе. Он был уверен, что движение к цели должно быть ровным и поступательным. К тому же, его, не совсем простое, социальное происхождение из "чуждой среды" не предвещало лёгкого подъёма по иерархии огромной системы.

Макаров пододвинул себе лист приказа, который уже не раз смотрел и снова пробежался по тексту:

"…начальнику Хлебниковского района Г. Д. Афанасьеву… начальнику ВОХР Дмитлага Кузнецову и начальнику Хлебниковского отряда ВОХР… привести в состояние полной боеполитготовности… положение безобразное… пьянствуют не только стрелки, но и начальствующий состав… дисциплины никакой… командиры проводят много времени вне отряда… политработы нет… оперативные лошади используются для личных поездок с женщинами”.

Да уж, контингент не самый лучший…

Короткий стук в дверь, только чтобы обозначить своё присутствие, и на пороге появился Ващенко.

– Николай Владимирович, я по-быстрому, доложу и убегу, – Ващенко смущённо заговорил, видимо, почувствовал состояние Макарова.

– Давай, рассказывай, – Макаров чуть кивнул.

– По саморубам… всех допросил… все говорят: "случайно получилось… никакого злого умысла". На усталость ссылаются, вздыхают – авральные работы, недосып, сапоги, телогрейки урки воруют… – Ващенко держал в руках бумагу, изредка в неё поглядывал, – только вот один сомнительный… этот Джебраилов… не может объяснить, почему в тот день на работу не вышел, а выпросил у Лыкова топор и рубанулся.

– Лыков, опять Лыков, это хорошо, – Макаров запрокинул голову, – кстати, ты через него портфель Будасси возвращал?

– Да, всё нормально получилось. Теперь уж он на крючке, и топор, и портфель, ещё надо зацепить, когда что-нибудь для Клеща передавать будет.

– Давно он на побегушках у Клеща?

– Как доступ за ограду получил, так сразу…

– Понятно… этого подцепить желательно, гораздо надёжнее будет, чем всякие активисты и урки, – Макаров поводил ребром ладони по столу, – я думаю, пора бы уркаганов проредить… организуй-ка облаву, приманку дай – новое шмотьё голодранцам… сапоги…

– Это организуем, – Ващенко ритмично потёр ладони.

– Только надо сделать аккуратно, всех дельцов зацепить… и вольняшек тоже…

– Подумаем.

3

Афанасьев быстро пролистал списки, традиционно обвёл взглядом присутствующих и обратился к Макарову

– Я так понимаю, Николай Владимирович, судя по тому, что подпись вы не поставили, есть вопросы?

– Да, есть, – Макаров уткнулся в свой экземпляр машинописного листа, – почему в списках оказался Орлов Степан Евгеньевич?.

– А-а, этот деятель, – Афанасьев вскинул подбородок, – Николай Владимирович, ты же знаешь, что ещё пару таких выкрутасов с кляузами и его в одно прекрасное утро найдут мёртвым.

– Но он не совсем подпадает под определение в приказе, – Макаров побарабанил пальцами по листу с фиолетовыми печатными буквами, зачитал, – "…отправить в отдаленные лагеря нарушителей лагерной дисциплины, отказчиков, лодырей и др…" То есть человека, клеймившего вот всех этих перечисленных, пустить в расход? Не понимаю. Не то что не совсем подходит, а совсем не подходит, – Макаров раздражённо теребил карандаш, – а что, если проверка начнётся, как оправдываться?

– Николай Владимирович, вы понимаете, что коллектив необходимо спресовывать, а не разлагать, как этот… – Афанасьев вскочил, сдёрнул с головы фуражку, – вы здесь новенький… а знаешь, как на Беломорстрое, когда дамбу прорвало, знаешь, как те