Девушка решительно сошла с ковра и, вытянув руки перед собой, уронила свою книгу. Та упала на пол с грохотом ружейного выстрела.

Себастьян подскочил с кресла и схватился за пояс. Пруденс не знала, смеяться ей или стыдиться своей детской выходки, когда поняла, что он ищет свои пистолеты.

Безумный взгляд мужчины остановился на ней. Пруденс невозмутимо заявила:

— Мне ужасно жаль. Я не знала, что вы здесь. Себастьян снова опустился в кресло и провел рукой по своим растрепанным волосам.

— Господи помилуй, девочка. Ты состарила меня на десять лет.

Пруденс заметила, что он, однако, не был слишком стар, чтобы ловко подтолкнуть трактат о порохе пяткой под кресло.

Девушка присела, чтобы поднять свою книгу.

— Я не хотела беспокоить вас. Я сейчас уйду.

— Нет!

Пруденс уставилась на него, так и застыв на корточках. Себастьян смущенно одернул свой сюртук, сознавая, сколько отчаяния было в его коротком восклицании.

— Останься, пожалуйста. Здесь достаточно места для нас обоих.

И, прежде чем Пруденс успела возразить, он опустился на колени рядом с ней, слегка касаясь ее плечом, и поднял книгу.

Себастьян шутливо взвесил ее на ладони и, запинаясь, прочитал заглавие на латыни вслух: «Естественно-научные основы математики Исаака Ньютона». Он подал книгу девушке.

— Я рад, что сегодня ты взялась за более легкое чтиво, Пруденс. Я уже начал сомневаться, развлекаешься ли ты когда-нибудь вообще?

Его дразнящая усмешка обнаружила щербинку между зубов. Она делала его лишь еще более франтоватым. Пруденс знала, что ей лучше побыстрее убежать, пока его застенчивая улыбка не лишила ее способности здраво мыслить.

Девушка притянула книгу к груди, закрываясь ею, словно щитом, и пролепетала:

— Ньютон довольно увлекателен, знаете ли. В «Основах» раскрывается его гипотеза о том, что сила притяжения между двумя телами изменяется прямо пропорционально…

Голос ее затих, когда девушка вдохнула свежий запах его чистых волос, увидела призывный блеск его глаз и завораживающе-медленное скольжение его языка по верхней губе.

Себастьян недоуменно вскинул бровь, требуя продолжения ее поучительных объяснений. Пруденс резко встала.

— Вам это не будет интересно.

Он тоже выпрямился.

— Ошибаешься, Пруденс. Мне будет очень интересно.

— Нет, не будет. — Она сделала шаг назад. — Я… я скучная. Все так говорят.

— Чепуха. Я нахожу теории Нортона довольно интригующими.

— Ньютона, — поправила Пруденс, отступая от него еще на шаг, и уперлась спиной в закрытую дверь библиотеки.

Себастьян протянул руку к ее книге, словно прикоснувшись к ней он мог каким-то образом удержать девушку возле себя.

Как ни странно, не само физическое присутствие этого человека рядом с ней, но искренность в его глазах манила девушку остаться. Как легко было поверить, что ему в самом деле интересно было находиться вместе с ней среди всех этих книг, смеяться и разговаривать о том, что их интересовало, как обычно делали они с папой. Но когда Пруденс подняла глаза, то поняла, что взгляд Себастьяна был прикован не к ее книге, а к ее губам.

Жарко вспыхнули щеки. Пруденс пошарила позади себя в поисках дверной ручки.

— Возможно, в другой раз.

Словно почувствовав, что он слишком настойчив и тороплив, Себастьян отступил назад.

— Приходи завтра утром, хорошо? Мы поговорим…

Странное выражение появилось на его лице, и Пруденс проследила за его взглядом. Стопа муж чины уютно расположилась в середине ее пирога. Сок раздавленного крыжовника пропитывал его белоснежные чулки.

Пруденс прижала руку ко рту, чтобы не рассмеяться. Триция всегда говорила, что у нее вульгарный смех, низкий и грубый как у лондонской шлюхи.

Из-под опущенных ресниц глаза Себастьяна угрожающе сверкали. Пруденс открыла дверь, решив, что мудрее будет сделать вид, что она не заметила, как его нога увязла в ее завтраке.

— Возможно, завтра. — Она присела в торопливом реверансе. — Приятного дня, милорд.

Его элегантный поклон мог бы сделать честь любой лондонской гостиной.

— И тебе приятного дня, Пруденс.

Девушка попятилась в коридор, подбежала к входной двери и выскочила в парк. Она прислонилась к стволу дерева и, не имея больше сил сдерживаться, звонко рассмеялась.

Себастьян рассеянно водил ладонью по зыбкой поверхности пруда. Золотая рыбка ткнулась в его большой палец. Он со вздохом выпрямился и оперся о балюстраду[9]. Солнце приятно согревало плечи сквозь рубашку. Ему ужасно хотелось сорвать ленточку с волос и позволить ветру растрепать их.

С лужайки для игры в шары, лежащей ниже террасы, сквайр Блейк приветливо помахал ему ножкой индейки. Себастьян задумался: неужели и он будет таким же через двадцать лет? Перед его мысленным взором промелькнула бесконечная череда дней, проведенная в «Липовой аллее» за игрой в шары, ежедневными прогулками по старому парку, скучными зваными обедами, или в Лондоне на великосветских приемах и шумных балах, на которых изо дня в день, из года в год мелькают перед глазами одни и те же лица. И ни одного близкого человека рядом.

Себастьяна передернуло.

— Тебе холодно, милый? Мне послать Фиша за твоим сюртуком?

Себастьян едва сдержал готовое выплеснуться наружу раздражение, услышав переливчатый голосок Триции. «И что за дурацкое стремление при любой удобной возможности засунуть его в сюртук?» — недоумевал он. Себастьян развернулся лицом к своей невесте. Она сидела в нескольких футах от него, просматривая свою корреспонденцию, поданную стариком Фишем. Совсем недавно встав с постели, Триция была одета лишь в свой элегантный пеньюар. Но даже в такую жару не забыла надеть парик и нанести на лицо полный комплект макияжа. Капли пота выступили на ее порозовевших щеках, размазывая пудру. При льстивом свете свечей лондонских бальных залов и в ее затемненной спальне он никогда раньше не замечал складок кожи на ее шее. Себастьян почувствовал что-то вроде сочувствия к этой женщине. Как, должно быть, душно под этим париком.

— Нет. Спасибо, дорогая, — ответил Себастьян, вымучивая улыбку. — Мне не холодно.

Триция послала ему воздушный поцелуй и приступила к диктовке писем. Поймав на себе взгляд дворецкого, Себастьян решил, что ему мог бы понадобиться сюртук. Взгляд рыбьих глаз старика Фиша был холоднее, чем ледник.

Себастьян крепко сжал балюстраду. Если его до сих пор не убили при разбое на границе, то похоже, в «Липовой аллее» его убьет скука. Подъем в пять каждое утро для того, чтобы сторожить библиотеку, тоже не улучшал его настроения, особенно с тех пор, как Пруденс перестала появляться в ней со времени их последней встречи. Он уже много дней в одиночестве листал книгу Лавузье и с трудом добрался до пятидесятой страницы, так и не постигнув ее сути.