Когда драматическая борьба русских женщин за право, во-первых, обучаться медицине, а во-вторых, профессионально работать врачом увенчалась успехом, феминитив докторша окончательно утвердил за собой значение деятельница. “Новая докторша – 27 лет, занималась сначала в Женеве, где получила диплом «бакалавра физических и естественных наук», а затем обратилась к изучению медицины в Цюрихе и Берлине” (“Русский листок”. 1907).

…В современных дискуссиях спорят, можно ли назвать женщину-стоматолога стоматологиней, а более 100 лет назад такой вопрос не вставал. “Она – дантистка. Она мне зубы рвала, а я ей ручки целовал” (М. Горький. Письма. 1889–1906).

“Это высказывается не только в ожидании писем, а и в том, как я себя веду у зубной врачихи”, – пишет в 1910 году в дневнике вятская гимназистка Нина А-ва, возможно, первый раз фиксируя на письме разговорный феминитив врачиха. Разговорный, но явно не просторечный, не деревенский, не грубый, каким он часто воспринимается сегодня, – дневник вообще-то написан прекрасным литературным языком.

Рождение врачебных феминитивов закономерно. Уже в 1910 году среди 15 тысяч русских врачей каждая 10-я – женщина. Это втрое больше, чем в Великобритании или Франции. А среди лиц, проходящих врачебную практику, теперь не только практиканты, но и практикантки.

11 ноября 1911 года принимается закон о разрешении женщинам получать высшее юридическое образование. При этом женщинам не разрешается работать по специальности. Такие реалии стоят за следующей фразой с ещё одним феминитивом: “В мировом суде выступала женщина-юристка Нечаева не как адвокат, а как частное лицо, которое по закону имеет право 3 раза в год выступать по чужим делам” (Газета “Копейка”. 23.12.1911)[12].

Пора спускаться по классовой лестнице – туда, где трудящихся женщин гораздо больше.

Ступень ниже, помимо фельдшериц и акушерок, занимают девушки с гимназическим образованием, которым только с последней трети XIX века удается зарабатывать собственным трудом. Это сельские учительницы, стенографки, они же стенографистки, телеграфистки. Все эти профессии часто перечисляются во второй половине XX века в одном ряду.

“Ходила к ним, вместе читали, готовились, кто в учительницы, кто в акушерки, кто в телеграфистки…” (Г. Успенский. “Новые времена”. 1873).

“А впрочем, отчего же… нынче мода на это… Акушерки, стенографистки, телеграфистки… Дай бог счастливо, господа!” (Салтыков-Щедрин. “Современная идиллия”. 1877–1883).

“Я в Петербурге пожила ещё года два… Пробовала в телеграфистки, в акушерки думала… Потом в учительницы…” (А. Эртель. “Записки Степняка”. 1883).

“А все эти женские курсы, эти акушерки, астрономки, телеграфистки, землемерши, tout ce fatras…” (Салтыков-Щедрин. “Письма к тетеньке”. 1881–1882).

Высокое искусство стенографии, то есть быстрой записи устной речи, родилось задолго до XIX века, но систем этой самой записи в разные эпохи было много, и часто они создавались под конкретные задачи. В России увлеченный популяризатор науки Павел Ольхин адаптировал к русскому языку немецкую систему Франца Ксавера Габельсбергера. Получив одобрение Министерства народного просвещения, Ольхин организовал курсы стенографии в Санкт-Петербурге и руководил ими в 1865–1877 годах. Мы точно знаем, что на этих курсах учились женщины, потому что лучшая ученица Ольхина Анна Григорьевна Сниткина стала героиней одного из самых известных писательских романов. Под диктовку Достоевского она стенографировала, а потом расшифровывала роман “Игрок” – писатель должен был его создать меньше чем за месяц. За три октябрьских недели 1866 года кабальный договор был выполнен, а Достоевский и “стенографка моя, Анна Григорьевна Сниткина” обвенчались.

Тогда же, в 1860-е, женщин начали принимать на телеграфную службу (в 1871-м им было разрешено работать в общественных и правительственных учреждениях как таковых). Кстати, в это же время первые телеграфистки появились в Европе. Правда, не так уж много женщин работало в телеграфном ведомстве в первые десятилетия: меньше сотни.

Цитата из статьи и общих примечаний к высочайшему повелению, объявленному Министерством внутренних дел, “О форме обмундирования гражданских чиновников и служителей почтово-телеграфного ведомства”, свидетельствует о возможности употребления феминитива в самом что ни на есть формально-бюрократическом стиле: “Высочайше установленная 23 февраля 1866 года форма обмундирования для женщин-телеграфисток сохраняется женщинам, служащим в почтово-телеграфном ведомстве, но с заменою телеграфного знака”.

Позже в эту страту добавляются телефонистки и уже обсуждавшиеся машинистки – не швеи, а печатальщицы.

Как ни скромны были их заработки, для небогатых образованных дворянок и разночинок (еще один новый феминитив) это было спасение. Раньше они могли работать разве что гувернантками да ещё чтицами. Сейчас эта пара к чтец почти забыта, а ведь тоже была полноценная профессия в эпоху отсутствия аудиокниг. У писателя Петра Боборыкина к герою “ровно в десять приходила его чтица” (“Китай-город”. 1884). Совсем забытый синоним этого слова – лектриса, из французского lectrice.

Спускаемся ещё ниже – к простым работницам. Арсенал названий пополняется и здесь. Причина понятна: развитие промышленности. Можно даже сказать, что само старое слово работница в 80-е годы XIX века развивает новое значение – женщина, работающая на предприятии. “Приносить детей в детскую, устроенную при корпусе, может каждая работница, живущая в корпусе, не испрашивая на это никакого и ни у кого особого разрешения” (Г. Успенский. “Живые цифры”. 1888).