– Тятя, тятя! – только и мог на выдохе сказать он.

Самсон Дмитриевич рухнул перед сыном на колени и заплакал.

– Сынок, дорогой, прости ты меня ради Христа. Жить не смогу без твоего прощения! Везде, везде перед тобою виноват я! Прости меня, Григорий Самсонович! – громко запричитал старик, не обращая внимания на собравшихся возле них любопытствующих.

– Тятя, тятя, судьбу заново не напишешь и не поправишь. Дорогой ты мой, поехали домой, – с большой горечью и болью ответил Григорий, поднимая с колен старика.

Он сел в кошёвку, отец потянул поводья, и Рыжий (но уже другой) неспешно потрусил по тракту. Оба молчали, каждый думал свою думу. Григорий вдруг вспомнил полковника жандармерии Николая Петровича, его слова о неминуемой катастрофе, к которой приближалась Россия. Гриша раздумывал о своей жизни, в свои годы, он теперь и не знал, сколько же ему: по бумагам – тридцать шесть, а на деле – тридцать три, всё равно сам себе казался долго пожившим, много видевшим старцем. А Самсон Дмитриевич раздумывал, как же с толком пристроить царский капиталец. Вот теперь будет век доживать с младшим сыном как положено, невесту уж присмотрел, тоже небедную… Всё сладится у Гришки… Всё сладится…

Январские события 1905 года, произошедшие в Петербурге и Москве, как раскатное эхо докатились до российских окраин. Сполохи недовольства прокатились по наиболее крупным городам Сибири, между тем не затронув размеренной привычной жизни сибирской деревни. Казалось, её ничто не сможет поколебать, изменить. Как нельзя заставить реку течь в обратную сторону, так и сибирского крестьянина никакими силами невозможно отлучить от веры в Бога и царя. Григорий Самсонович, вспоминая встречу с полковником царской жандармерии на корабле «Святой Николай», был тогда поражён его рассуждениями о «неминуемой трагедии государства Российского», которые тот довольно смело высказал ему, солдату, прошедшему испытания войной и пленом во имя царя и Отечества. Григорий ни с кем не делился своими раздумьями, но себя не обманешь. В душе у него постоянно шло раздвоение: с одной стороны, понимал, что бунт против императора, которого он встречал лично, которого любил и чтил, есть преступление, а с другой – жило сомнение в полном благополучии империи.

Домашние дела шли в гору. Братья Калина и Анисим вели крупные хозяйства. Торговое дело Калины Самсоновича окрепло. Он уже и не крестьянствовал. Торговый дом в Барнауле, лавка в ближайшем городе Камне и в родном селе Луговом приносили хороший капитал. Анисим, как будто в чём-то виноватый перед Григорием, робел перед ним. Заметив это, Григорий решил при первой же возможности переговорить с братом. Анисим с Евдокией жили в достатке и в любви. Это было видно и по лучистым глазам золовки, и по ласковому прикосновению к ней мужа. Глядя на них, у Григория начинало ныть сердце и душевная боль с новой силой захватывала его. По возвращении домой он хотел было разыскать Дашутку, но отец его отговорил.

– Гришенька, – обратился он к младшему сыну, – виноват я перед тобой, уж не знаю, как и покаяться тебе в этом. Сынок, прошло столько лет, ведь уж точно жизнь Дарьи как-то сложилась за эти годы. Не тревожь ты её, да и себя тоже не терзай понапрасну. В селе никто не знает о ней ничего.

– Да, тятя, ты прав. Но сердцу не прикажешь. Не могу найти я ей замену. Что делать-то мне? Как жить с этой тоской в душе? Как приехал в Луговое, так и живу с этой болью. Может уехать мне куда? Как думаешь, тятя? – с грустью продолжил разговор Григорий.

– Да что ты, что ты, Гриша! А дом, а хозяйство как? А мы с бабкой как же жить будем? Ты займись делом, вот и сбросишь тоску. Царские деньги как потратить надумал? – перешёл к более волнительной для себя теме Самсон Дмитриевич.

– Да не думал я об этом пока.

– А зря. На братьев посмотри. Вон Анисим какое хозяйство поднял! Знатно! Хорошо хлеборобствует! Ты бы тоже расширил земельную запашку, благо своя мельница у Анисима. Сегодня мука наша алтайская в цене! Как, Гриша? – в нерешительности обратился отец к сыну.

Уже давно Самсон Дмитриевич не знал покоя. Он видел, как закончившаяся Русско-японская война подняла цены на хлеб, всё продумал, прежде чем приступить к сыну с этим разговором. Григорий внимательным и долгим взглядом посмотрел на отца.

– Тятя, а ты не меняешься с годами, – с некоторым восхищением, глядя на Самсония, сказал он. – Ты прав, надо браться за дело!

– Вот и ладно, сынок! Вот и ладно! – радостно ответил тот.

Самсон Дмитриевич приготовил сыну две подсказки о дальнейшей его жизни: дело расширить и жениться. Он очень обрадовался, что первая уже тронулась с места.

* * *

Пришла весна. Пашня, строительство нового сарая с пригоном для скота забирали всё время Григория Самсоновича. Под значительно увеличенный земельный надел пришлось закупить плуг, сеялку, бороны, две сенокосилки, мелкий сельскохозяйственный инвентарь. Новую технику вёз из Барнаула на пароме по Оби до Камня, а там Луговое – рукой подать, справился своим ходом. Возле большой зыковской земли в березняке Григорий поставил заимку с домом, баней, летником для лошадей и крытым загоном для скота. Лето на заимке хозяйствовала сестра Прасковья Самсоновна. Всё она успевала: и приготовить съестное для работников, настоять травяного чая, истопить к вечеру баньку. Везде было выметено, вымыто, вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, запасена холодная колодезная водица. Вечеряли за столом все – и работники, и хозяева. Труд землепашца одинаков для всех. Григорию нравились эти вечерние застолья, простая домашняя пища, нехитрые разговоры о жизни, о нравах и народных приметах. Паша только успевала метать на столы. После жаркого дня прохладная окрошка на ядрёном кваску приятно утоляла жажду, курники с грибами, кисели ягодные, свежеиспечённые хлеба съедались с аппетитом, с хвалебными приговорками в адрес хозяйки. Для увеличения поголовья скота Григорий позаимствовал у Анисима нескольких молодых тёлок. Его первым шагам хозяйственности не могли нарадоваться старики. Калина и Анисим также, чем могли, помогали младшему брату в новом для него деле. Григорий по-доброму поговорил с Анисимом о своей армейской службе, и тот очень обрадовался, что он его не винит за прошлое.

– Ну что ж, брат, – сказал Григорий, – не вини себя за решение тяти. Может, и я поступил бы так же, как он. Теперь, верно, больше не придётся метриками меняться. У каждого в этой жизни своя дорога, а вам с Евдокией счастья желаю, да и за помощь по хозяйству спасибо.

В ответ Анисим крепко обнял брата.

– Аниська, Аниська, ты всё-таки с матерью схож! Тятя, да вон Калина, да и я тоже не такие. А ты всегда ко всем с ласкою да с чувствами! Ну, будет, будет переживать! – помог он брату преодолеть смущение.

Весна быстро пролетела в работе. Зыковские земли, по всему виделось, сулили дать хороший урожай. Самсоний к началу уборочных работ нанял двоих новых работников. Старик, всё ещё крепкий и сильный, не оставлял Григория без внимания. Казалось, возвращение сына домой распрямило ему спину, расправило плечи, и он, как в молодости, работал в полную силушку, почти не уступая младшему сыну. А Гриша всё удивлялся отцовской сноровке: