Наверно, это прозвучало так непривычно из его уст, так странно, что… ему показалось, будто она улыбнулась ему в грудь. Всхлипывания пошли на спад. Постепенно она затихла в его руках.

… А Доминик понял человеческое выражение «кружится голова». Так и держал ее, уже тихую, уткнувшуюся в него мокрым лицом, и все словно кружилось — в его голове и вокруг, и тело, столь близкое к ее хрупкому телу, словно кружилось и расправлялось.

Когда она совсем успокоилась, он не выдержал. Мягко — а как еще можно к ней прикасаться! — приподнял ее лицо. Заплаканное, с покрасневшими глазами и чуть-распухшим носом. Это не портило ее, лишь делало еще трогательнее.

Коснулся рукой виска, отвел прилипшую к мокрому лицу прядь. Она смотрела на него растерянно, даже беспомощно, с легкой тревогой. Но не отстранялась.

… И, словно нырнул в бездну, наклонился, притронулся губами к залитой слезами щеке. Один раз, мягко, легко. Второй…

Надо же, подумалось ему. Человеческие слезы, оказывается, соленые на вкус. Он и не знал, хоть много раз читал об этом в книгах.

Девушка вдруг чуть вздрогнула, словно внезапно проснулась, странно пискнула и резко отодвинулась.

От этого стало больно внутри. Как будто она уколола его ножом. Доминик понял, что смотрит на нее жадно, тяжело дыша, пытается успокоиться, но не очень-то выходит.

Как человек.

***

В объятиях Доминика было… на удивление спокойно. Непоколебимый, твердый он одним движением взял ее под свою защиту. Впрочем, сколько бы смешанных чувств не испытывала она к нему, Алиса и так знала, что он и защищает, и бережет ее.

И всю эту неделю делал для нее все возможное.

Просто не так легко привыкнуть, что о тебе заботится смерть.

…Вот так… хорошо. И от этого «хорошо», от его горячего тепла, от его надежной груди слезы заструились лишь сильнее. Так бывает, когда ощущаешь поддержку, когда пружина внутри разжимается окончательно, и ты знаешь, что сейчас плакать можно.

А потом… Потом тоже было спокойно. И очень хорошо. Она словно выпала из реальности, когда уже начала успокаиваться, а его большая рука непривычно, неловко гладила ее по голове. Когда он поднял ее лицо. Когда встретилась взглядом с неведомой темной бездной его глаз.

А тут, оказывается, интересно, подумалось ей… Эта бездна вовсе не зловещая.

Лишь когда его губы мягко коснулись ее щеки, потом еще — ближе к опухшим от слез губам, она словно проснулась.

Рано! Рано. Или вовсе невозможно.

Перейти эту черту — и пути назад не будет. Она действительно окажется девушкой смерти. Сбудется то, что увидела во сне в первую ночь пребывания здесь: что за ней пришел смерть и назвал своей невестой.

Она дернулась и отстранилась от него. Почти минуту они молчали, Алиса опустив глаза, а Доминик смотрел на нее горящим взглядом, и, кажется, тяжело дышал. И она ощутила странную вину, легкие, но неприятные угрызения совести. Ведь попросила обнять, взяла его тепло, его поддержку. Поддержку того, кто вовсе не должен никого поддерживать или тепло относиться. И тут же оттолкнула.

— Прости… Спасибо тебе за поддержку… Но я… не могу… — очень тихо сказала Алиса. — Извини…

— Я не сделаю тебе плохо, — как всегда четко и раздельно ответил он, вглядываясь в ее лицо. — Почему?

— Я… не могу… Я не готова, — ответила Алиса то обычное, что так часто говорят женщины. И нередко слышат в ответ: «а когда будешь готова?». Алиса боялась это услышать. Один из ее поклонников на отказ поехать к нему после первого свидания даже спросил, после какой именно по счету встречи, она к нему поедет. Кстати, на этом их общение с Кириллом и закончилось.

А еще не хотела говорить Доминику, что… отдаться смерти, даже такому привлекательному, означает перейти границу в себе самой. Это означает сблизиться с существом чужеродным. Существом нечеловеческой, зловещей, природы. Даже поцеловаться с ним — уже, словно шаг в бездну. Это словно коснуться того, чего никогда нельзя касаться. Хоть сама же только что наслаждалась теплом его рук…

Доминик ничего не ответил. Резко встал и вышел из холла.

Алиса грустно вздохнула. Ей снова стало больно. На этот раз просто от этой ситуации…

Он обиделся. Ушел.

Надолго, интересно?!

Может и ничего страшного, если бы она поцеловала… смерть? Все равно никого другого у нее нет, и уже, наверно, не будет… А без него и холодно, и вообще, кто бы он ни был, но с ним лучше, чем одной.

Уже начался стокгольмский синдром, грустно усмехнулась она самой себе. Только на этот раз внутри не было протеста и мыслей, что никого не позволит себе ничего подобного.

Правда, вряд ли Доминика устроил бы один поцелуй… А к остальному она ведь действительно не готова!

— Выпей, — услышала она вдруг. Доминик вернулся бесшумно. Иногда Алисе вообще казалось, что в некоторых случаях он не ходит, а скользит над землей.

Он протягивал ей стакан воды, принесенный из кухни. Алиса взяла стакан, и, глядя на него с немой, глубокой благодарность, выпила. С благодарностью больше, что не обиделся, что обиду заменил заботой. А, может быть, это было нечто большее, чем благодарность…

— Я не верну тебе родных, — сказал Доминик и снов сел на диван, чуть дальше от нее, чем ей хотелось. — Но я хочу, чтобы тебе было хорошо. Не хочу, чтобы ты плакала. Что мне сделать?

Алиса помолчала, выдохнула, потом произнесла:

— Ты… наверно, ты самый хороший смерть … на свете. Но ты … попробуй быть чуть-чуть человечнее… Вести себя больше, как мы, как люди…

— Что ты имеешь в виду? — с удивлением спросил он.

… Конечно, Алиса не знала, что сейчас он был готов согласиться почти на все. Даже ждать еще целый месяц, когда что-нибудь опять кинет ее в его объятия. Хоть это и пытка, настоящая пытка…

Согласен на все, потому что в тот момент, когда он протянул ей стакан воды — увидел в ее глазах то самое. Почти то. Отблески того, что ему нужно.

И это заставляло душу петь и взлетать, кружиться.

За свою жизнь Доминик много летал, но только теперь понял, что такое настоящий полет. Видимо, вот из-за этого они и совершают подвиги, подумалось ему.

— Ну вот смотри, например… ты вообще когда-нибудь улыбаешься?

— Улыбаюсь.

— Покажи!

Доминик взглянул на нее и улыбнулся своей кривой улыбкой, такой что не понятно, улыбается он или усмехается.

— Ну да… Вот так ты и улыбаешься… — грустно сказала Алиса. — А во весь рот, радостно?! Тебе же бывает и радостно, и смешно? Чтобы ты смеялся, я вообще не видела! Попробуй улыбнись ну как-то … более по-человечески.

— Я не человек, — лаконично, в своем духе, ответил Доминик.