— На сей раз это не просто слух, Мередит. — Генри погладил подчеркнуто опрятные кружева вокруг ворота рубашки и снова сел, поглядывая на люстру. — Я был крайне удивлен, получив сегодня утром письмо из Лондона. От Джона. Он вернулся в Англию и объявил о своем решении прибыть в Колтрейн-Хаус через десять дней.

— Письмо? От Джека? Вы говорите совершеннейшую неправду, Генри. — В ушах у нее громко зазвенело. — Если бы это было правдой, вы сказали бы мне об этом, как только я вошла в комнату.

— Все в свое время, Мередит. Брак удастся расторгнуть, хотя это будет нелегко. Но когда сюда вернется Джек… Ах, Мередит, ты же помнишь, он уехал, потому что не был с тобой счастлив. Я только пытаюсь продемонстрировать тебе наличие выбора. Например, тебя может не быть здесь, когда он приедет.

Мери постаралась справиться с дыханием и посмотрела на люстру. Она просто висела под потолком. Никакого звона.

— Понимаю, — тихо сказала она онемевшими губами. — Джек возвращается домой, а вы советуете мне убраться, так как считаете, что он не захочет меня видеть. Неужели вы думаете, он может причинить мне боль? Я не знала, Генри, что вы такого плохого мнения о Джеке.

— Наоборот, он мне всегда нравился, Мередит. Но мы все знаем его скверный характер. Я не хочу, чтобы ты снова страдала. Ты растрачиваешь свою молодость, заботясь о собственности Джека. Ты сможешь снова выйти замуж. Думаю, не слишком ошибусь, если скажу, что виконт Уиллоуби будет рад…

— Я замужем, — глухим голосом ответила Мери.

— Я забочусь о тебе, Мередит. — Генри, казалось, был искренен. — Джон написал мне, а не тебе. Неужели это ни о чем тебе не говорит? Он либо надеется не найти тебя в Колтрейн-Хаусе, либо, если ты здесь, не иметь с тобой ничего общего?

— Я его жена, Генри, — возразила она, надеясь, что в ее голосе прозвучит хотя бы намек на уверенность. — Если Джек возвращается домой, я, как его жена, буду здесь, чтобы встретить его.

— И ты, конечно, готова стать его женой в полном смысле этого слова. — Генри вздохнул… — А ты уверена, что он этого хочет? Возможно, ты и любишь его — хотя это скорее детская влюбленность, скорее мечта, чем реальность, — но ты уверена, что он видит ситуацию теми же глазами? Если бы он любил тебя, неужели он смог бы оставить тебя на целых пять лет?

— Нет, не думаю, — призналась она, встала, и, по-старушечьи сгорбившись, пошла к двери. Сейчас ей не требовалось неуклюжее сочувствие Генри. Сейчас ей хотелось остаться одной, чтобы подумать, поплакать, даже закричать.

В дверях она обернулась и произнесла, медленно выговаривая каждое слово:

— Вы не правы, Генри. Вы не знаете моих чувств. Да, я жду возвращения Джека. Чтобы убить его.

И выбежала из комнаты.

Между тем высоко под потолком шла другая беседа: две души, невидимые человеческому глазу, радовались хорошим вестям.

— Мы слышали, что он сказал, — радостно крикнул Клэнси и, схватившись за цепь, на которой висела люстра, сделал вокруг нее три оборота.

— Хи-хо, хи-хе, мой Джек возвращается ко мне! Клуни глянул вниз на сидевшего на диване Шерлока, который посмотрел на люстру и пробубнил:

— Рассыпается на куски. Весь дом рассыпается на куски, — и быстро покинул комнату.

— Ты прав, Клэнси. Джек точно возвращается домой. И она собирается его убить.

— Но она его любит, — сказал Клэнси, прижимая руки к груди. — Такая смышленая девочка и так любит моего Джека.

— Он ее не заслуживает, — запротестовал Клуни. На самом деле он был рад — столько забот свалится с хрупких плеч его дорогой Мери, когда вернется Джек! А когда счастлива Мери, счастлив и Клуни. Ведь это так просто!

— Клуни? — окликнул его Клэнси, снова устраиваясь между рожками люстры.

— Ты видел, что Шерлок улыбнулся, услышав, что Мери убьет Джека? Как ты думаешь, почему он улыбнулся?

Джек натянул поводья и остановил большого черного жеребца на вершине холма, на том самом месте, где его жизнь сделала резкий поворот.

Отсюда началась его долгая и трудная дорога к взрослению. Он тогда намеренно не прислушивался к своему сердцу, гасил в себе чувства. И обеими руками схватился за цинизм, как тонущий хватается за соломинку. И держался за него пять долгих, мучительных лет.

То были годы, когда он отказывался думать. Отказывался чувствовать.

Он решил, что ему не нужны ни дружба, ни любовь. Он отмел даже ненависть в пользу ежедневной погони за тем единственным, которое, как ему казалось, было необходимо. За деньгами.

Когда же борьба стала для него важнее, чем жизнь? Когда он превратился в того человека, каким нынче стал? Когда уподобился пустой раковине, наполняющейся банкнотами и недвижимостью? За деньги он покупал информацию, дававшую ему силу, равную… ну, уж конечно, не счастью.

Счастье — это ребенок, бросающий камешки в ручей. Счастье — это лежать на спине на свежескошенной траве и придумывать, на что похожи проплывающие над головой облака. Счастье — смотреть, как Кипп учит Мери фехтовать. Джек смеялся до слез, наблюдая, как озорная девчонка, отвлекая Киппа на какой-нибудь пустяк, втыкает ему прямо в сердце тупую рапиру.

Счастье — это Колтрейн-Хаус, такой, каким он хотел его помнить.

Счастье — это Колтрейн-Хаус, такой, каким Джек Колтрейн его сделает: он так много работал лишь для того, чтобы восстановить усадьбу. Жаль только, что Клэнси и Клуни уже нет в живых и они не станут частью его будущего, ведь в них заключалась большая часть его счастья в прежние времена. Они покинули его, так же как он покинул их.

Слишком поздно. Он вернулся слишком поздно. Он был так захвачен своими планами, что упустил действительно важное. Да, Колтрейн-Хаус — это важно. Но какой ценой?

Неужели намерение спасти Колтрейн-Хаус было достаточным, чтобы покинуть любимых и дорогих на целых пять лет, наблюдая за ними издалека? Неужели слишком долгое невозвращение лишило его шанса на счастье?

Джек вздохнул, услышав, как подъехал Уолтер.

— Судя по топографическому описанию, которое ты мне дал, — произнес Уолтер, — и принимая во внимание логику действий зеленого юнца, у которого волос на голове было больше, чем ума, ты прав: именно это место является отправной точкой твоего юношеского позора.

— Иди ты к дьяволу, Уолтер, — небрежно бросил Джек и улыбнулся. Но улыбка была печальной. — Ты бы видел, друг, какой мы тогда устроили кавардак: все кричат, куда-то бегут. Кипп старается быть одновременно в трех местах. Хани рыдает, орет и колотит барона своим деревянным башмаком. А я, идиот, пытаюсь остановить испуганных лошадей. А потом откуда-то, будто с неба, сваливается Мери… — Джек опустил голову, прикусив губу. — Господи, я тогда подумал, что она мертва.

— А когда оказалось, что она жива, — успокаивающе сказал Уолтер, — тебе захотелось убить ее. Совершенно непонятно почему.