завидовали. Торчали в окнах со своими кислыми физиономиями. Взрослые мужчины и женщины завидовали такой крохе, как ты, потому что ты могла жить достойной жизнью. Я только смеялся, когда они говорили, что это тебя погубит.

– Ты все правильно сделал, па. Я была счастлива.

– Правда? Тогда что с тобой случилось – почему ты так несчастна теперь? – Он втянул воздух сквозь зубы и положил на голову мальчика ладонь, под грузом которой шея Шагги, казалось, могла сломаться. В глазах Вулли стояли сентиментальные слезы, но смотрел он на дочь холодно, словно в первый раз толком разглядел, что она такое. – Так скажи мне, Агнес, я что – должен тебя выпороть?

Рука Агнес непроизвольно потянулась к горлу, она опасалась, что может рассмеяться.

– Папа! Мне тридцать девять лет!

– Так должен я выбить из тебя этого эгоистичного дьявола? – Он медленно поднялся из-за стола, его кулаки напоминали массивные ковши экскаваторов. – Я устал от того, что твои прихоти всегда на первом месте. Устал видеть, как ты сама себя губишь, устал от того, что сам и виноват в этом.

Агнес сделала шаг назад. Она больше не улыбалась.

– Ты ни в чем не виноват.

Вулли тихо закрыл дверь гостиной. Из шерстяных брюк он вытащил свой тяжелый рабочий ремень, на коже которого был вытеснен логотип Медоусайдского профсоюза, и тот всей своей тяжестью протащился по ковру.

– Что ж, может, это к лучшему.

Агнес выставила перед собой руки и стала пятиться к двери. Нагловатая ухмылка сошла с ее лица. Отец наступал на нее, а она отступала, пока не уперлась спиной в буфет гостиной, не услышала, как предупредительно звякнули фарфоровые статуэтки. Сын был теперь у ее ног, выглядывал из-за ее джинсов. Вулли накрутил ремень на руку, один раз, второй – чтобы надежнее удерживать.

– Убери от себя малыша подальше.

Она крепко прижала к себе Шагги. Вулли ухватил ее руку выше предплечья. Другой рукой он мягко, но уверенно отодвинул мальчика от ее ног. Потом он подвел Агнес к стулу, сел на него и уложил ее себе на колено.

Она не сопротивлялась, ни одной мольбы не сорвалось с ее губ.

– Господи Иисусе, прошу Тебя, дай мне силы, чтобы простить. – Ремень с громким хлопком опустился на ее мягкие ягодицы. Агнес не вскрикнула. Вулли снова поднял руку. – Я благодарю Тебя за то, что мое бремя никогда не было больше того, что я мог вынести. – Удар. – Даруй Агнес многие жизненные благодати. – Удар. – Уйми ее нужды. – Удар. – Дай ей немного покоя.

Агнес услышала рядом тихое шарканье, почувствовала прикосновение к своей левой руке. Почувствовала прохладные бескровные руки на своем потном загривке, ощутила нежные прикосновения матери. Лиззи опустилась на колени рядом с ней. Ее голос присоединился к молитве Вулли.

– Господи Иисусе, только через Твое прощение можем мы простить себя. – Удар.

После пожара Шаг ушел на ночную смену и второй раз на этой неделе не вернулся домой утром. Если не считать его брата Раскала Бейна и нескольких парней-таксистов, приятелей-мужчин у него почти не было. И все же Агнес знала, что есть миллион других мест, где он может находиться с превеликим удовольствием.

Она осторожно сидела на краю их кровати. Кожа на ногах сзади горела, словно ошпаренная ремнем Вулли, и она никак не могла сосредоточиться, складывая чистые носки Шага – один внутрь другого, чтобы полинявшая расцветка совпадала точно так, как ему нравилось. В чьих он сейчас объятиях? Она почувствовала, что бойцовский дух в ней снова набирает силу. Может быть, он совсем рядом – в соседнем квартале, с толстухой Рини?

Она должна выйти, должна появиться на людях.

Она достала из платяного шкафа один из раскладных шезлонгов, которые они брали с собой, когда жили в доме на колесах во время недельной ярмарки. Она вытащила и прополоскала в теплой воде свои зубы. В обтягивающих джинсах и новом черном бюстгальтере в качестве верха она вышла на площадку, дождалась пахнущей мочой кабинки лифта. Спустившись с шестнадцатого этажа, она вздохнула с облегчением, увидев, что ее обгорелых занавесок нигде не видно.

Кроме затвердевшего собачьего говна и каких-то едва заметных подпалин, ничего примечательного во дворе она не заметила. Агнес порыскала на задах многоэтажки – не стоит ли там такси Шага. Один раз она таки поймала его. Он должен был работать в дневную смену, а на самом деле трахал какую-то неизвестную ей бабенку. Он устраивал свои развратные оргии рядом с семейным домом – всего бетонированную дорожку пересечь. Агнес весь день каталась в лифте с ведром, наполненным спитым чаем и мочой. Она часами ждала на каждой площадке – вдруг откроется дверь и оттуда выйдет он, а прекратила свою охоту, только когда из открывшихся дверей вышла группка хорошеньких девочек, спешивших на улицу поиграть. Девочки мельком взглянули на нее и в испуге отказались входить в лифт с сумасшедшей теткой с шестнадцатого этажа.

Поначалу она думала, как это глупо со стороны Шага – так позорно подставляться. И только позднее, когда она обвинила его, Агнес поняла, что глупой оказалась сама. Она его не поймала на месте преступления. Он просто хотел, чтобы она все знала. Некоторые вещи не должны проходить мимо нее.

Белое солнце светило с небес. Над бетоном уже поднималась рябь утренней жары. На пустыре загорала Лиззи, лежа на старом одеяле животом вверх. Ее платье в цветочек было расстегнуто до груди и распахнуто, чтобы на всю катушку использовать такую редкость, как солнечный свет. Ее волосы были плотно накручены на светло-голубые папильотки и аккуратно замотаны клетчатым кухонным полотенцем. Она читала сегодняшнюю газету и сплетничала со стайкой таких же божьих одуванчиков, расположившихся на клочках травы. Другие женщины группкой сидели на кухонных стульях, чистили большие коричневые картофелины и кидали их в старый полиэтиленовый пакет.

Агнес села в свой шезлонг на почтительном отдалении от матери и ее шайки. Лиззи продолжала читать газету, и Агнес понимала, что наказана. Она пыталась сидеть под солнцем с беспечным видом, но ее глаза постоянно косились на Лиззи в надежде увидеть хотя бы малую толику сочувствия, чтобы облегчить одиночество в ее груди.

На стене над Лиззи появилось новое граффити. Оно выпрыгнуло из ее кудряшек, как «облачко» грязных мыслей: «Не стесняйся, мой дружок… Покажи свой пирожок». Лиззи это граффити могло казаться дружеской просьбой к скромнику-пекарю. Но Агнес понимала, что к чему, и не смогла сдержать смех.

Лиззи оскалилась на нее.

– Что тебе кажется таким смешным?

Она в первый раз открыла рот после благочестивой