нее. Она знала несколько сайтхиллских мальчишек постарше, которые уже несколько лет как обжили эти штабеля. После того как самые бешеные из них зарезали слишком любопытного ночного сторожа, их оставили в покое. Здесь было отличное место, чтобы напиться и нанюхаться клея в пакете. Большинству мальчишек помладше здесь нравилось просто потому, что сюда не дотягивались кулаки их отцов. Некоторые парни приводили девчонок, устраивали здесь постели из позаимствованных пальто и джемперов. Но постепенно, по мере того как хорошая репутация палетового убежища рушилась, девчонки перестали сюда приходить. Мальчишеские голоса ломались, их гормоны бушевали, а потому большинство из них покидали это место в погоне за сексуальными радостями. Палетовое обиталище пустело, становилось спокойнее. Теперь Лик мог проводить здесь в одиночестве все выходные.

Если Агнес напивалась в четверг, то Лик брал несколько банок с бобами и порошковый заварной крем с бабушкиной кухни и прятался здесь. Когда он возвращался вечером в воскресенье, они все смотрели телевизор. Агнес к тому времени становилась мягче и раскаивалась, алкогольный демон покидал ее. Она освобождала местечко на канапе, и он устраивался рядом, наслаждаясь теплом и приятным запахом ее шампуня. Лиззи поглядывала на него со сдержанной улыбкой и спрашивала, неужели он все выходные провел в своей постели. Хорошо быть тихоней.

Не сказать, что он был маленький. К своему пятнадцатилетию он вытянулся выше шести футов. Лик с малолетства был тощим, а с возрастом стал еще более компактным и сухощавым. Волосы, как и телосложение, он унаследовал от своего давно забытого отца. Тонкие и пушистые, мышино-каштановые, они ниспадали ему на уши и глаза, серые и ясные, но всегда не особо щедрые на эмоции. Он давно довел до совершенства искусство смотреть сквозь человека, под любые разговоры погружаясь в свои сны наяву, пролетал через голову собеседника и дальше – в открытое окно.

Лик не транжирил свои эмоции, как и свое телосложение. От отца он унаследовал мягкость, спокойствие и задумчивость, склонность к уединению и замкнутости. Единственной физической уступкой матери был его нос, крупный, с горбинкой, слишком бросающийся в глаза, чтобы называться римским. Он нарушал линию его мягкой, скромной челки и сидел на его лице, как гордый памятник его ирландским католическим предкам. Агнес получила свой нос от Вулли, а Вулли нос достался от отца, который вынес его из графства Донегол[33]. Этот нос не обошел никого, он преследовал всех мужчин и женщин по линии Кэмпбеллов.

Берлога представляла собой покрытый коврами бастион, чисто мальчишеское творение. Здесь пахло пивом, клеем и спермой, и Кэтрин не увидела в этом обиталище ничего привлекательного. Она обошла помещение, морщась при виде беспорядка и консервных банок с недоеденным содержимым. Она отерла слезы с лица, шмыгнула носом.

– Ты давно здесь торчишь?

– Не знаю, – ответил он, доставая из заплесневелой груды в углу найденное на помойке пальто. – Она к ланчу дохлебала остатки виски, подаренного на крещение.

Он протянул ей сухое пальто. Кэтрин сняла свое хорошее зеленое, надела мужское из харрисовского твида[34]. Оно пахло ланолином и по́том, но хрустящая сухость грубой шерсти была приятна на ощупь. Лик достал с полки над фотографиями девиц старую коробку из-под печенья и протянул ей. Они сели на самодельный диван. Он нежно обнял ее за плечи, забрался к ней под пальто – каждому досталось по рукаву, и они в таком виде устроились, прижавшись друг к другу.

Кэтрин вытащила из коробки кусочек торта. Она почувствовала вкус тростникового сахара в сиропе, который так любила ее бабушка, и ей сразу стало лучше.

– Я сегодня ничего не ела. Некого было посадить на телефон, и мистер Камерон обещал принести мне сэндвич, когда вернется с ланча. Но не принес. А я, понимаешь, не хотела ему напоминать, чтобы он не знал, как задел мои чувства.

– Чувства для слабаков, – проговорил он таким ненавистным для Кэтрин голосом да́лека[35].

Кэтрин высунула голову из воротника и холодно посмотрела на него.

– Игра в прятки для трусов.

Длинные застенчивые ресницы опустились на его порозовевшие щеки. Он с самого детства был таким ранимым мальчиком – обидеть его ничего не стоило. Кэтрин снова засунула руку под ткань плесневелого пальто, обняла брата, почувствовала его ребра под школьным джемпером.

– Извини, Лик. Столько страхов натерпелась, пока тебя нашла. Я промокла, перепугалась до смерти, и мои новые сапожки погибли.

– Сюда нельзя надевать ничего нового.

Она притянула его к себе, своего брата, который был на два года младше нее и уже на фут выше. Она зарылась влажной макушкой под его широкий подбородок и позволила себе тихонько поплакать, постаралась выпустить из себя злость на гопников с их ножом для разделки рыбы.

– Ты здесь весь день прятался?

– Ну. – Его вздох прошел по ней. – Я тебе говорил. Она проснулась, и я уже за мультиками почувствовал: что-то будет. Ее так трясло – просто ужас, и она попросила меня приглядеть за малявкой, пока она сходит в магазин… – Он замолчал.

Она знала: брат смотрит перед собой в никуда.

– Она напилась в пабе?

Его глаза снова остекленели.

– Нет. Я… я так не считаю. У нее был виски, потом, думаю, она прикупила где-то еще и хлебнула в лифте, когда возвращалась.

– Ну да – на такой высоте ужасно сухо. – Кэтрин облизала липкие пальцы, положила коробку.

– Да, она, похоже, помирала от жажды, – печально сказал он. Они надолго замолчали. Лик снял верхнюю фарфоровую челюсть и потрогал себя за щеку, словно искусственные зубы натирали ее. Агнес, которую достали постоянные походы к дантисту, убедила его к пятнадцатилетию удалить его слабые и начиненные алюминиевыми пломбами зубы.

– Что – все еще болит? – спросила Кэтрин, радуясь тому, что ее зубы оставались на месте.

– Да. – Он снял слюну с протеза и вернул его в рот.

– Прости, Лик, я жалею, что оставила тебя сегодня. – Она нежно поцеловала брата в щеку.

Эти нежности зашли слишком уж далеко. Он обхватил ее лицо руками и отвернул в сторону.

– Отстань от меня, уродина. И потом – никогда меня не жалей. Меня уже достало расстраиваться из-за этого говна.

Лик расстегнул мешковатое пальто и вылез из него на холод. Он натянул рукава школьного свитера на пальцы и стер с лица поцелуй сестры.

Глядя на него, Кэтрин подумала, что Лик, если бы не его крупный кэмпбелловский нос, выглядел бы сейчас как двенадцатилетний парнишка. Она смотрела на его длинные пальцы, изящные и тонкие, как у часовщика, эти пальцы все время теребили нос, постоянно проходили по всей его длине,