На полпути Роуса останавливается и сгибается пополам, сдерживая всхлипы. Она не решается оглянуться, посмотреть, не глазеют ли на нее сельчане. Она и без того хорошо представляет эти безжалостные взгляды – точно так же смотрел Олав, когда говорил о болезни Анны. Однако не ненависть читалась в этих лицах, а отвращение и страх, будто она, Роуса, казалась им ядовитой змеей.

Она через силу переставляет ноги, через силу возвращается в темный дом и останавливается в кухне, не отваживаясь пройти дальше. Дыша глубоко и прерывисто, она съеживается возле hlóðir.

На улице стонет ветер. Над головой скрипят и вздыхают доски. Роуса зажимает уши ладонями.

К приходу Йоуна она заставляет себя встать и приготовить еду. Она не решается поднять на него глаза. Вот-вот он выбранит ее за неповиновение, вот-вот скажет, что знает, что она ходила в селение. Но Катрин, по-видимому, все же убедила сельчан не выдавать ее: Йоун говорит только о сене да об овцах.

По ночам дом переводит дух. Часы проходят в безмолвии. Пять ночей подряд Йоун сперва выжидает, пока Роуса не притворится спящей, и только потом, пошатываясь и дыша кислым запахом спиртного, забирается в постель. Растерянная, напуганная, Роуса лежит в темноте не шевелясь. Засыпает она, свернувшись клубочком, и просыпается в той же позе; от неподвижности все тело ноет.

Она ему противна? Может, с ее лицом или фигурой что-то неладно? Или от нее дурно пахнет? Она боится его прикосновений, но этой необъяснимой отчужденности тоже вынести не в силах. Она ощущает себя чем-то вроде твердой и прозрачной безделушки, которая висит у нее на шее.

Быть может, он робеет перед ней? Но с чего бы это, она никак в толк не возьмет – он ведь уже был женат. Или он думает, что это она его не желает? Уж не ждет ли он от нее какого-нибудь знака? Он храпит у нее под боком, и голова ее так и гудит в темноте от этих мыслей. На пятую ночь она поворачивается к нему.

– Мама знавала одну женщину из Скаульхольта. Она вышла замуж, но так и не понесла ребенка.

– Д-да? – От выпивки у него заплетается язык.

– Да, она… – Роуса прикусывает губу. – Она считала грехом… делить ложе с мужем.

– Правда? – уже резче спрашивает Йоун с внезапным беспокойством в голосе. – Библия учит нас, что похоть – это грех.

Роуса сглатывает.

– Но разве Адам не просил Господа создать Еву, чтобы она… чтобы она стала ему подругой?

Она неуверенно кладет его ладонь на свою щеку. У него сбивается дыхание. Она прижимается губами к его руке, и та медленно соскальзывает ей сперва на плечо, потом на грудь. Роуса внутренне сжимается от этих осторожных и неприятно щекочущих прикосновений, но пересиливает себя и не отстраняется, когда его ладонь спускается ей на живот и ныряет под край сорочки.

Он целует ее. У него большой и влажный рот. Податливые вялые губы. Он дышит резким запахом алкоголя. Глаза зажмурены. Он целует ее еще раз, напористей, задирает ее сорочку, наваливается на нее и оказывается сверху. Он тяжел. Роуса упирается в его грудь руками, чтобы не задохнуться. Йоун раздвигает ее бедра коленями.

Когда он входит, ее пронзает острая боль. Она вскрикивает и сжимает зубы. Он толкается в нее резкими рывками; она закрывает глаза и начинает мысленный отсчет. Холодная стеклянная фигурка, висящая у него на шее, размеренно бьется о ее подбородок. Но вот он, постанывая, содрогается с закрытыми глазами и искаженным, словно в агонии, лицом – и все кончено. Он скатывается с нее и почти сразу засыпает.

Она лежит не шевелясь, разглядывая черные тени и серебристый поток лунного света. По внутренней стороне бедер сочится жидкость, похожая на содержимое носового платка. Роуса поворачивается на бок, и между ней и Йоуном остается этот след договора, подписанного ее кровью. Наутро она сдернет с постели простыни и пойдет к ручью замачивать и отстирывать их.

Несмотря на боль, она внутренне ликует. Быть может, теперь, когда она по-настоящему принадлежит ему, он станет к ней добрей, полюбит ее так, как должно мужу.

Ночью Роусе снится Паудль. Он лежит на ней, но она не чувствует его веса. Когда он начинает двигаться в ней, она тянется поцеловать его, но губы ее тоже онемели. Она обвивает его руками, притягивая к себе, но он исчезает, и она остается одна – пустая внутри, как яичная скорлупка.

Просыпается Роуса рано, в перламутровых предрассветных сумерках. В постели она, как обычно, одна. Она тихонько бредет в кухню, кутаясь от стужи в платок и с каждым шагом ощущая острую боль между ног. Только увидев, что в кухне пусто и Йоун уже ушел, она понимает, что кралась, затаив дыхание. Нужно напечь хлеба; нужно опалить голову ягненка, чтобы очистить ее от шерсти, и замариновать в сыворотке; нужно заштопать носки Йоуна, которые он оставил на табурете, – на пятке зияет дыра.

Она неуклюже присаживается возле hlóðir и, съежившись, льнет поближе к его теплу. Снимает с шеи совершенную стеклянную женщину – на ней ни царапинки. Крохотное прозрачное личико безупречно и хранит смиренное выражение. Изображает ли фигурка настоящую женщину или же мастер просто выдумал это прелестное создание?

Роуса со вздохом прячет украшение в карман. Она надеялась почувствовать хоть что-то. Любовь? Удовлетворение? Новую власть над собственным мужем? Но вместо этого она чувствует себя ничтожной и грязной, будто ложка, которой выскребали скользкую требуху из брюха убитой скотины.

Но ведь Йоун посылает маме и Паудлю провизию, не бьет ее и не делает ей ничего худого. Быть может, этого уже достаточно. Быть может, чтобы довольствоваться своим браком, нужно всего лишь смириться с тем, что вызывает недовольство.

Следующие ночи похожи одна на другую. Йоун напивается так, что лицо его обмякает и расплывается в благодушной улыбке, а язык начинает заплетаться. Иногда, ложась в постель, он тут же начинает храпеть. Это лучшие из ночей: во сне лицо его кажется моложе и мягче. Временами, разглядывая его в рассеянном полусвете, Роуса думает, что даже могла бы что-нибудь к нему почувствовать. Нечто вроде нежности, порожденной близостью. И тогда страх отпускает ее и она уже не прислушивается, затаив дыхание, к доносящимся с чердака звукам, а засыпает вслед за Йоуном.

Но в те ночи, когда он наваливается на нее, взгляд у него пустой и непроницаемый, как запертая комната наверху. Он всегда молчит, но, когда все заканчивается, запечатлевает поцелуй на ее щеке или груди, слезает с нее и уходит в ночь. Иногда он возвращается на рассвете и ложится у нее под боком, принося с собой стужу и запах моря и дыша кислым запахом brennivín. В такие ночи, пока его нет рядом, Роусе приходится зажимать уши подушкой, только бы не слышать звуков с чердака. Дважды ее будило движение воздуха: будто кто-то шел к дверям мимо ее постели. Как-то раз она проснулась, задыхаясь, в полной уверенности, что кто-то стоит и смотрит на нее. Она лежала не шевелясь, стиснув зубы и чувствуя, как от неизвестного, стоявшего совсем рядом, исходит тепло, как скользит чужой взгляд по ее лицу, рукам, по всему телу.