Они втроем – рядом с Дубравиным был водитель катафалка – выгрузили гроб с Герой. Берестецкая попрощалась с ним. Положила на грудь своего кудрявого мальчика цветочек. И тихо кивнула головой:

– Закрывайте!

Они надвинули крышку и принялись быстро заколачивать гвоздями. У Дубравина перед глазами все еще стояло девичье лицо подростка и уже начавшие синеть ноздри – первые признаки смерти. Когда наступил самый страшный момент – надо было вставить деревянный гроб в цинковый и запаять – обнаружилось, что гроб не входит в ящик. Не лезет. В ужасе они не знали, что делать. Тогда Юсуп тихо сказал Дубравину:

– Тебе надо залезать на крышка и прижимать!

Дубравин в панике покосился на Берестецкую, которая в своем черном платье тихо сидела на стуле с отрешенным видом. Страшное дело. Ему показалось, что за эти дни она постарела сразу на много лет. Он шепнул Юсупу:

– Может, ей лучше выйти на это время?

И вот в этот, самый трагический, на его взгляд, момент в мастерскую влетает какой-то алкоголик. Вечереет. И он, видимо, ищет место для ночлега. Пошатываясь и икая, взлохмаченный алкаш, заплетаясь языком, начинает качать права. Брызгая слюнями, он кричит:

– Хто это тут? Шо вы делаете? Я здеся сплю! Уходите!

Дубравин берет его аккуратно за шиворот и тащит к двери. Тот упирается и выворачивается, проклиная его. Но, как говорится, сила солому ломит. Через мгновение он уже оказался за дверьми, а Дубравин аккуратно прикрывает их и закладывает доской.

От трагического до смешного один шаг.

– Господи, прости! – шепчет он и залезает на цинковую крышку. Гроб поддается, оседает. Пахнет канифолью. Юсуп запаивает этот край цинкового ящика.

До отлета самолета остается совсем чуть-чуть. А им еще надо доехать до аэропорта. Сдать ящик в багаж. Зарегистрироваться на рейс.

Они подхватывают гроб, втроем несут его к катафалку. Однако только они открыли дверь мастерской, как сбоку объявился давешний алкоголик и с криками встал в боевую стойку:

– Кто на меня руку поднял? Ты? Выходи драться. Я тебе счас морду разобью!

Процессия с гробом останавливается в молчании буквально в трех метрах от катафалка. Понимая, что разбор полетов может затянуться, а самолет ждать не будет, Дубравин молча поставил свой край на обочину и подошел к «боксеру». Одним коротким ударом в солнечное сплетение вырубил его. Когда «боксер» начал складываться и валиться, он не дал ему упасть, а аккуратно подхватил и уложил у обочины дороги на травке, ласково приговаривая:

– Неугомонный ты какой! Отдохни, полежи тут пока…

Они снова подхватили свою трехслойную ношу из гроба, цинкового ящика и деревянного футляра и поволокли ее к раскрытому люку катафалка.

Эх, карета мчится! По уже темнеющим улицам Фрунзе они вихрем пронеслись к аэропорту. Сдали багаж по квитанции и побежали регистрироваться на рейс. Только зарегистрировались, как снова появился водитель катафалка.

– Че случилось-то, Володя? – рявкнул Дубравин. – Я ж тебе все заплатил!

– Да знаешь! Сань! Грузчики не хотят забирать ящик из машины и загружать его в самолет. Начали бодягу разводить, что груз нестандартный, тяжелый!

– Ну и суки! – взвихрился Дубравин. – Понимаешь… У нас грошей уже нема. Все раздали. Пошли!

В общем, кончилось все тем, что они сами подогнали катафалк к открытому грузовому люку самолета и прямо на летном поле затолкали ящик в багажное отделение.

Только Дубравин сел в кресло – сразу уснул. Отрубился… Как в воду упал.

Очнулся он в ту секунду, когда Ил стукнулся колесами о бетонку новосибирского аэропорта…

Дороги. Дороги. Дороги. Ночные целинные дороги. Кругом на десятки километров степь и степь. Ни огонька. Ни столбика. Только ветер дует, пригибая придорожные кустарники да изредка перенесет через асфальт жесткий круглый куст перекати-поля. И снова ровный гул мотора. Шорох изношенной резины. Посвист ветра за окном.

Изредка фары выхватят стоящего столбиком на обочине суслика или сверкнут чьи-то хищные глаза. А то глядь – зафарится серый заяц и помчится впереди машины, даже не пытаясь выскочить из светового потока.

Не впервой Амантаю Турекулову возвращаться в студенческий отряд ночью, когда и на улицах целинного поселка, где они расквартировались, и в окрестностях ни души. Только забрешет изредка где-то собака да стукнет деревянная дверь сортира. Весной, когда он с квартирьерами приехал осматривать место дислокации отряда, больше всего его в этом целинном поселке потрясло огромное количество сортиров. За каждым домом на улице, образуя собственную улицу, выстроились стройными рядами эти деревянные будки.

В любой русской деревне сортир стоит где-то посреди огорода или за забором. В зарослях и кустарниках. А потому не выпячивается, как дуля, не мозолит людям глаза. Здесь же, в полупустыне под Баканасом, никаких огородов у людей не было, так как на засоленной песчаной почве ничего толком не росло. Поэтому получалось, что покосившиеся сортирные будочки стояли прямо посреди улиц рядами, как старые солдаты, своеобразно «украшая» целинный поселок и создавая его неповторимый архитектурный ансамбль.

Получилось это оттого, что такие поселки появлялись на казахстанской земле не там, где люди хотели жить, а там, где решила партия. Ткнул какой-нибудь секретарь обкома пальцем в карту – здесь, мол, будем осваивать степь. Ну, все взяли под козырек. А что там на самом деле голимый песок и для жизни место ну никак не годится – это никого не волновало. На таких землях только овец пасти. Что местные жители и делали из века в век. А тут стали сеять пшеницу дуриком, ну и, конечно, чаще всего посеянное либо не всходило, либо просто выгорало на солнце. Тогда урожай списывался на корню. А совхоз продолжал как ни в чем не бывало работать в том же ритме.

Сначала, когда стало понятно, что и в этом году урожай спишут, Амантай встревожился. А вдруг у совхоза не будет денег, чтобы рассчитаться со стройотрядом? Но, глядя на круглые и абсолютно спокойные лица директора и главных специалистов, он как-то слегка тоже приободрился. А когда вырвался в Алма-Ату, поделился своей тревогой с дядей. Дядя Марат посмеялся, но объяснил:

– В том и преимущество социалистической экономики, что у нас все распланировано. Государство покроет убытки. И выделит фонды на строительство. Тут главное – уметь пробивать в министерстве материальные ресурсы. А ваш директор в этом деле великий специалист. Так что не переживай.

Амантай переживать перестал. Но все равно недоумевал. Особенно когда начиналась очередная песчаная буря. Налетал ледяной ветер. И шел дождь пополам с песком. А потом наступала беспощадная жара, от которой угнеталось и задыхалось все живое.

Зачем здесь живут люди?

Но дни летели за днями. Бывало, что после дождичка и пески расцветали. Тогда они видели вокруг прекрасные, даже какие-то разноцветные от слагающих пород холмы. Иногда встречали возле поселка небольшие стада сайги. Животные, завидев их автомобиль, вихрем уносились по степи. А они с Ерболом соскакивали с дороги и мчались за быстроногими. Но куда там! Сайгаки проносились мимо и скрывались за каким-нибудь холмом. А они еще долго приходили в себя от охотничьего азарта. Перекидывались словами и жалели: