– Ну а если бы вы не попались в мою ловушку, вы что, пришли бы в гестапо сами, добровольно?

– Но я же попался.

– Это не ответ.

– Нет. Я выполнил бы задание и вернулся в расположение своей воинской части. Или погиб бы при выполнении задания. Я родился в стране, которая не оставляет выбора. Вернее, этот выбор есть, только он невелик: жить, не помня себя, или умереть. Даже не умереть – сдохнуть, как бездумная скотина. В самом слове «умереть» уже слышится достоинство, а советский гражданин рождается уже без этого чувства.

– Очень красиво и очень пылко, Вольф или как вас там. Я пока не понимал, к чему вы сейчас мне об этом говорите.

– Потому, Хойке, что вы уже подписали мне смертный приговор. Отвечу я на ваши вопросы или буду молчать, это не имеет значения. Просто во втором случае я сдохну у вас в подвале, господин начальник гестапо, превратившись в кусок человеческого мяса. А в первом у меня есть маленькая, но возможность не сдохнуть, а именно умереть.

– Это надо понимать так, что вы сейчас и здесь соглашаетесь работать на нас?

Хойке представил, как доложит об этом Брюггену, перед этим, разумеется, сообщив по нужным инстанциям о том, что не гений штурмбаннфюрера, слишком уж преувеличенный, а его, Гюнтера Хойке, умелые и профессиональные действия привели к тому, что русский диверсант пошел на сотрудничество, выдал всех, и операция успешно завершилась.

– У меня нет выхода.

– Хорошо, я устрою вам маленький экзамен, – сказал Хойке. – От вашего ответа зависит, поверю я вам или нет. Если ответ будет неправильным, я пойму, что все эти, – взгляд на часы, – одиннадцать минут вы разыгрывали спектакль и тянули время. Сколько групп в городе?

– Одна.

– Ложь!

– Это правда, господин Хойке.

– Ладно, спрошу иначе. Сколько человек в группе?

– Четверо.

Хойке смерил пленника пронзительным взглядом.

– Пропускной пункт вы пересекли в автомобиле марки «хорьх». Кроме вас там был еще водитель. Остальные в багажнике или под сидением?

– Мы разделились при въезде в Харьков.

Хойке потер подбородок.

– А вот это похоже на правду… Да, это похоже на правду, Вольф… или как вам там. Я не подумал об этом, – согнутым указательным пальцем правой руки начальник гестапо постучал себя по лбу. – Отлично. Продолжим: где ваши товарищи сейчас? Зачем вы пришли сюда? Цель задания?

– Я не знаю, как старший нашей группы планировал действовать дальше. Эта явка – единственная связь, какая у нас есть. Хоть на мне форма майора, мое звание в Красной армии – рядовой. Меня послали вперед, на разведку. Я знаю только пароль и отзыв, все остальные вопросы хозяину явки, вот ему, – снова кивок в сторон Ярового, – должен задавать наш командир.

– Допустим. Где остальные сейчас?

– Ждут сигнала, что все в порядке. Вы сказали, что мы разговариваем одиннадцать минут…

– Уже двенадцать.

– Тем более. Это не слишком долго, господин Хойке, но уже критично. О чем мне, скажите, так долго беседовать со связником? Подозрения наших… – он запнулся на последнем слове, но повторил его: – Наших… Эти подозрения усиливаются с каждой лишней минутой.

– Какой знак?

– Нужно поднять светомаскировку и несколько секунд посветить в окно, – Волков сглотнул слюну. – Фонариком. У меня фонарик с собой.

Один из гестаповцев протянул Хойке фонарик, выпавший из руки пленника.

– Так просто? – начальник гестапо повертел его в руке.

– Зачем усложнять. Решайте. Я готов это сделать.

Если он говорит правду, медлить действительно нельзя, подумал Хойке. Врать же ему, судя по всему, нет смысла. И он ведь действительно немец, бывает же такое в жизни…

Хойке жестом велел снять с Волкова наручники.

Потянул ему фонарик.

Несколько сухих щелчков – это клацнули передернутые затворы автоматов и снятые с предохранителей револьверы. Пять круглых черных стволов смотрели на Вилена Волкова, урожденного Вилли Вольфа.

Он спокойно взял фонарик. Хойке, стоявший между ним и окном, ведущим на улицу, сделал шаг в сторону, пропуская его.

Волков подошел, еще раз оглядел присутствующих, показал пальцем на лампочку. По молчаливому приказу одного из гестаповцев Яровой подошел к выключателю на стене, повернул его. Теперь комнату снова освещал только слабенький огонек его керосиновой лампы.

Взявшись за край темной занавески, сделанной из цельного куска замшевого довоенного покрывала, Волков отодвинул ее. За окном было так же темно, он не видел, не мог увидеть со своего места ни Павла Гайдука, ни других, но оборачиваться, чтобы еще раз посмотреть в лицо Хойке, ему тоже не хотелось.

Сжав фонарик в руке до боли в ладони, Вилен Волков нажал кнопку на корпусе, выпуская на свободу лучик света.

Резко замахнувшись, ударил фонариком по стеклу, отчаянным движением запрыгнул на подоконник.

Стекло разлетелось, нарушая своим звоном ночную тишину затаившегося города.

Волков не успел ничего крикнуть: захлебнулся, когда длинная автоматная очередь насквозь прошила его тело, а следом за ней последовали другие пули, но они впивались уже в мертвую плоть. Неловко повернувшись по инерции, тело какое-то мгновенье оставалось на подоконнике, а потом вывалилось из окна второго этажа на тротуар.

Готовя засаду, начальник гестапо приказал блокировать улицу, но не весь квартал.

Когда зазвенело стекло, загремели выстрелы и Волков полетел вниз, Гайдук бросился не в проходняк за своей спиной, а через улицу, в противоположном направлении от того места, где притаились, собираясь обеспечить прикрытие, Сотник с Чубаровым.

С обеих сторон сразу же появились солдаты, Павел выстрелил в их сторону, не целясь, по крикам боли понимая – попал, и сразу рванул за ближайший угол, обнаруживая себя и уводя за собой тех, кто может представлять угрозу для оставшихся двоих. Павел очень надеялся, что у Сотника хватит ума и смекалки не кидаться на выручку, не принимать бой, верно оценить ситуацию и уходить как можно дальше, пока он ведет здесь свою персональную маленькую войну.

Не видя, куда палит, даже не стараясь прицелиться, Гайдук бежал, не разбирая дороги, лишая тем самым себя малейшей надежды на спасение. Сдаваться живым тоже не входило в его планы, но сложилось иначе: несколько теней вдруг выбежало наперерез, пуля просвистела у самого уха, он рванул к стене, потерял равновесие, повернулся в падении на спину, встретил пуляй одного врага почти в упор, потом что-то большое навалилось сверху, и от жестокого удара по голове Павел потерял сознание.

9

Вынув из папки лист бумаги, который он расчертил всего полдня назад, сводя для себя в единое целое доклад начальника гестапо,