— Его можно отправить в Чема, там хорошо устроить. Не ближе, за пределы земель Асталы — иначе ты будешь искать и найдешь. Поверь, это лучший выход, ты и сам понимаешь. Я вижу, что вам интересно вместе… но лучше сейчас закончить.

— Нет, — сказал Кайе. — Память… ну ее, ни к чему. И… и все, довольно!

— А я не про память.

А взгляд Къятты был совсем уж убийственным — под ним Огонек почувствовал себя чем-то вроде дождевого червя. Больного всеми мыслимыми болезнями и непригодного даже удобрять землю.

— Я не хочу, — сказал Кайе.

— Что ж, ты решил. Следить за ним мы будем все равно, в остальном ты сам выбрал. Идите. Пусть мальчик отдохнет, он не привык столько ездить верхом.

— Думаешь, мне всё это нравится? — сказал Ахатта, провожая взглядом запыленные фигуры в штанах и безрукавках, перемазанных зеленым соком и смолой. — Он умеет привязываться совершено по-глупому. Лучше бы сам разочаровался побыстрее.

Къятта только рукой махнул раздраженно.

— Пока ты будешь ждать…

— Может, мы совершаем ошибку, и она непоправима, но пока ничто не говорит за то, что на полукровке какой-то приказ. Натиу заходила к нему каждую ночь, пока был тут, спрашивала спящего — никаких изменений. А Кайе увлекся этой игрушкой… лучше уж он сам все сделает, чем мы станем для него противниками. Вспомни девочку, которую он хотел привести в семью…

Остановился, с удовольствием вдохнул сладкие, влажные запахи сада.

— А если этот, как его… Огонек тут задержится, может быть и полезен — найденыш полностью наш, у него нет родных и друзей, бежать некуда… и слушать он будет — нас.

— Он же глупее лесного голубя, — поморщился Къятта.

— Да какая разница. Будь он хоть лягушонком, дело-то в Кайе. Но за пределы Асталы их больше пускать нельзя. Нам двоим он подчинится. Найди ему дело здесь. Или пусть отправятся на поселение с проверкой и провожатым, лишь бы мы твердо знали, где он. Да и занятым быть — полезно. Я в его годы…

**

На другой день Кайе с утра не явился, но передал через мрачного крепыша, что будет к вечеру. Поэтому Огонек сперва отоспался как следует, сам себе удивляясь — привык подниматься с рассветом; потом поел, а после рискнул выбраться в сад — крепыш указал, где позволено быть. Видно, после вчерашней ссоры с присутствием в доме полукровки худо-бедно смирились.

Так что у Огонька можно сказать сегодня был праздник. Сидеть на мощеной гладкими камнями теплой дорожке — встать опасался, чтоб не увидели лишний раз, дожевывать остатки лепешки, смаковать, отделяя один от другого, ароматы зелени, сырой земли, свежих почек — и как в лесу, и совсем незнакомое.

Вдали зарокотал барабан, не страшно, как в городе, а задорным призывом к танцу. Ритм что-то смутно напомнил, и Огонек запел, только на середине песни осознав, что поет.

Люди хотели пить,

Хотели вина,

Но вместо вина у них были только

Лепестки цветущей акации

Ах, солнце послало им свою кровь -

Люди были пьяны до утра!

Слова сами ложились одно к одному, и он был уверен, что не сочинял на ходу, а просто случайно вспомнил. Начал выстукивать пальцами по дорожке, как бы новый узор поверх ритма, все еще звучащего в отдалении. Не готов оказался увидеть гибкую смуглую фигурку, звенящую браслетами, в широкой распашной юбке, украшенной алым и белым шитьем.

— Это ты пел? — спросила Киаль, которая уже какое-то время стояла рядом.

— Я нечаянно… — Огонек ощутил, как уши его вспыхнули, а сердце провалилось куда-то в дорожку.

Увлекся и не заметил, что поет уже громко! Не услышал даже звона браслетов!

— Нет, я не сержусь, — улыбнулась она. — У тебя хороший голос. Не ожидала. Пойдем-ка со мной… а то сюда сбежится весь дом.

Эти комнаты оказались красивей всех других, вместе взятых. Подумалось — отсюда можно долго не выходить, не наскучит. Даже небольшой бассейн по центру, поплавать не выйдет, но освежиться в жару самое то. Проточная вода переливалась золотом, пол был выложен диковинными узорами, напоминающими водяные лилии. Камни казались живыми — они почти дышали. Приятно наступать на такой камень босыми ногами…

Из-за воды тут казалось прохладней. А с карниза над окном свисали гибкие стебли с крохотными сиреневыми цветами, пушистыми листьями.

Девушка устроилась на узком длинном сиденье со спинкой; Огоньку указала на пол подле себя. Вскинула голову — зазвенели длинные серьги из множества колец и цепочек. Вся — звон и сверкание, яркие краски, молодость и веселье. Нет, она меньше походила на Кайе, чем показалось при первой встрече. И дело не только в чертах. Киаль была такая, такая… С ней не вязались гнев или хмурость, лишь свет и некая неотмирность. Те двое точно ее родные братья??

Девочка-прислужница поставила на столик возле хозяйки поднос с чашками, темными, украшенными замысловатым узором — от них ароматный пар поднимался, — и плетеное блюдо с разноцветными плодами расположилось рядом. Таких и не видел раньше. А еще — золотые лепешки, и коричневые кусочки чего-то , и хрустящие даже на вид завитки в меду… Огонек невольно сглотнул — нет, голодом его не морили, кормили в десять раз лучше, чем на прииске, но такого пробовать не доводилось.

— Садись. Бери, что хочешь — ты голодный, наверное.

Огонек устроился на теплых плитах пола.

— Спасибо, — он теперь только понял, насколько голоден — робко взял самую румяную лепешку и надкусил, отпил глоток из чашки. Постепенно робости поубавилось — лепешки со вкусом меда таяли во рту, а питье напоминало мальчику о нагретых солнцем ягодах.

Двигался он неловко, и смущало то, что Киаль следила за ним. Смотрела — и улыбалась. Взмахивала неправдоподобной длины ресницами, живая, хорошенькая.

— Так ты Огонек? Настоящее имя?

— Нет, если бы. Настоящего я не помню. Так назвал меня Кайе.

— Конечно! Хорошо назвал — мог придумать что и похуже, воображение у него бурное. Но ты похож. А знаешь, болотные огоньки заманивают путников в трясину! А еще есть огни тин — это куда хуже! Они катятся…

Мальчишка вздрогнул, прижал пальцы к губам. Одно лишь название вызвало дурноту… хотя не не помнил таких, о которых сказала девушка.

Девушка удивленно подняла тонкие брови.

— Ты что?

— Так… сел неудобно, — ляпнул он