Я боролся с этим неосознанным страхом путём осознания.

В 1972 году в журнале «Звезда» было опубликовано произведение известного советского писателя-сатирика М. Зощенко «Повесть о разуме». Я тогда ни о каком самопознании не думала и вдруг испытала такое потрясение от этой повести, что она не выходила из головы многие годы. Я искала её в собраниях сочинений писателя, спрашивала в библиотеках – повести с таким названием нигде не было. И вот недавно, проходя мимо обычного букинистического развала, я вдруг остановила взгляд на маленькой книжке с портретом М. Зощенко под названием «Повесть о разуме» (издательство «Педагогика», 1990 год). Я вцепилась в неё, как голодный в кусок хлеба. Оказалось, «хлеба насущного». Сама повесть, описывающая историю изучения автором своей болезни и ряд похожих историй других людей, была снабжена блестящим комментарием. Из него я узнала, что повесть М. Зощенко, написанная им в 20-е годы прошлого века, называлась «Перед восходом солнца» и долго не публиковалась в советское время. Но не это главное. Важнее всего оказалось то, что психолог А.А. Пузырей давал ответы на давно интересовавшие меня вопросы касательно психоанализа и возможностей исцеления.

«Повесть о разуме» можно безоговорочно рекомендовать всем тем, кто избрал путь самопознания. Опыт автора настолько профессиональный, глубокий и последовательный, что может в буквальном смысле служить учебником по самоисследованию. Писатель (не врач, не психолог и не педагог) ведёт дневники наблюдений, записывает и анализирует сны, собирает народные и медицинские рецепты и докапывается до самых глубин своего психоневроза. Не могу не привести небольшой отрывок из повести в качестве образца аналитической работы.

«Я стал вспоминать рассказы моей матери. Она не раз говорила мне о моем детстве, младенчестве, рассказывая о том, какой я был трудный, сложный и капризный ребенок…

Я не мог отказаться от груди. Мать, улыбаясь, говорила, что она бросила меня кормить грудью, когда мне было два года и два месяца.

– Это было уже неприлично, – улыбаясь, говорила мать. – Ты уже ходил, бегал, лепетал наизусть стишки. Тем не менее ни за что не хотел бросить грудь.

Мать смазывала сосок хиной, чтоб я получил наконец отвращение к этому способу еды. Содрогаясь от отвращения и от ужаса, что грудь таит в себе новые беды, я продолжал кормиться.

Это была борьба. Она разгоралась тем сильнее, чем больше было возможности потерять то, что я защищал. Я не мог заснуть, если лежал в постели с матерью. Я засыпал тогда, когда был в постели один. Причем засыпал только в полной темноте. Даже свет лампадки меня раздражал. Мою кроватку завешивали одеялами.

Припоминая эти странности, мать говорила, что все это, вероятно, возникло из-за нее. Когда она меня кормила грудью, она однажды испытала необыкновенный страх, необыкновенное волнение, тревогу. Быть может, эти чувства, говорила мать, «я всосал с ее молоком».

Летом были ужасные грозы. Эти грозы, говорила она, были почти каждый день. И вот однажды разразилась сильнейшая гроза. Молния ударила во двор нашей дачи. Была убита корова. Загорелся сарай. Ужасный гром потряс всю нашу дачу. Это совпало с тем моментом, когда мать начала кормить меня грудью. Удар грома был так силен и неожидан, что мать, потеряв на минуту сознание, выпустила меня из рук. Я упал на постель. Но упал неловко. Повредил руку. Мать тотчас пришла в себя. Но всю ночь она не могла меня успокоить.

Можно представить новое переживание несчастного малыша. Удар грома произошел, быть может, в тот момент, когда ребенок взял сосок в свои губы. Вероятно, не без опаски ребенок прикоснулся к груди – и вдруг адский удар, падение, бесчувственное тело матери. Какое новое доказательство опасности груди! Что такое гром, гроза – это было непонятно младенцу. Ведь он впервые знакомился с миром, впервые сталкивался с вещами. Этот гром мог произойти оттого, что губы прикоснулись к груди. Кто докажет ему противное?

Мать говорила, что все лето продолжались грозы. Стало быть, удары грома могли несколько раз совпадать с моментом кормления младенца. Стало быть, условный рефлекс мог без труда утвердиться в чувствительной психике младенца, в той психике, которая уже была подготовлена к новым бедам от руки и груди».

Вот почему я так настойчиво искала эту книгу. А когда нашла, то в ней оказался ещё и подарок в виде психологического комментария, попавшего в резонанс с моим внутренним убеждением. Но пусть говорит сам А.А. Пузырей:

«Мы должны поставить вопрос со всей возможной прямотой и честностью: действительно ли тот путь самопознания, который предлагает психоанализ, дает, способен дать истинное и полное исцеление человека?

Разве не случается это? Разве не таковы описанные Зощенко случаи, его собственный случай? Здесь мы должны дать вполне определенный отрицательный ответ. Как показывают материалы биографии писателя, в частности, представленные в архивных публикациях последних лет, самоанализ Зощенко, выполненный им в 20-е годы и представленный в повести «Перед восходом солнца», не дал ему полного исцеления. Ни полного, ни окончательного. Болезнь возвращалась. В особенно тяжелой, почти критической форме в последние годы его жизни.

Но дело даже не в этом. Допустим, что случаи полного исцеления в результате психоанализа встречаются. Хотя повторим еще раз: трудно указать во всей огромной психоаналитической литературе до конца убедительные и безусловные примеры подобного рода удачных исходов. Даже самые выдающиеся образцы психоаналитической работы, в частности некоторые случаи из практики Фрейда, оказывается, не способны служить примерами полного излечения.

Сам основатель психоанализа, который, как известно, всю жизнь вел интенсивный и серьезный самоанализ, даже сам Фрейд так и не смог достичь с его помощью своего собственного – полного – освобождения и исцеления!

Но дело, говорим мы, даже не в этом. Пусть случаи полного исцеления в результате психоанализа были возможны, встречались. Как, однако, понять то, что в одних случаях излечение достигается, а в других, подчас как будто бы не менее удачных и, с точки зрения психоанализа, безупречных – нет? Чем обусловлены эти различия в результатах?

Складывается впечатление, что что-то очень важное, быть может, даже самое главное из того, что определяет исход всей работы, не учитывается традиционным психоанализом, лежит за его границами.

Психоанализ является принципиально неполной, нецельной системой терапии. Он или вовсе не хочет видеть и иметь дело с духовным измерением человеческого существования, или же, если и принимает его во внимание, то пытается отнести это измерение к собственно психическому, душевному. В этом смысле классический психоанализ является радикальной формой психологизма.

Еще при жизни Фрейда начала складываться альтернативная концепция психотерапии, которая ставила во главу угла именно духовное измерение в человеке и задачу высвобождения в нём духовного человека. Психотерапия, ориентированная на духовного человека, человека Пути, уже имеет дело с другим человеком. По сравнению с бес-путным, у него другая болезнь и другое здоровье, другие сновидения и другие эмоции, другая память и другая воля, – но это и другая психотерапия».