— Вы не хотели бы вернуться в Москву? — спросила я.

Она пожала плечами:

— Зачем?

— Неужели у вас там и правда никого нет?

— Есть один человек, но он меня не зовет. — Она спокойно выпустила белую струйку дыма.

— Может, он не знает, что вы здесь?

Она усмехнулась:

— Знает. Приезжал тут один господин на экскурсию. Случайно оказался старым знакомым. Тоже был вроде толстяка из вашей группы в окружении нескольких баб. Однажды подошел украдкой, пока никто не видел. Ох, и трусливые наши мужики!

— Он подошел, и что? — История меня заинтересовала.

— Спросил: «Лара?» — «Лара». — «Та самая?» — «Вероятно». — «Я могу вам сообщить, что тот, с кем вы встречались, снова в Москве». — Она помолчала: — «Снова в Москве»! С тех пор прошло двадцать лет!

— А дальше что? — Я поняла, что у Лары есть какая-то тайна.

— Ничего. Передала привет. Привет уехал — скоро год. И ни звука. Так что никто меня в Москве не ждет.

— Но может быть, ваш привет остался непереданным?

— Вряд ли. Какой смысл было скрывать?

— Случая не представилось…

Я ожидала, что Лара скажет: «Тогда, может быть, вы…» Я готова была исполнить любую ее просьбу, но она ни о чем не попросила.

Ей не понравилось, что я могла подумать, что ее тяготит одиночество. Она стала рассказывать, что они большие друзья с Петро, всегда вместе ездят по туристическим делам. Она хорошо знает его семью — жену и трех дочерей — и любит бывать у них в гостях. С явным удовольствием она рассказывала, что в свободные утра по воскресеньям ходит пить кофе в одно приятное кафе около дома, и там собирается много людей ее возраста, вроде как в клубе. У хозяина есть список их телефонов, и, если кто-нибудь не приходит, он всегда звонит и справляется о здоровье. И конечно, работа для нее очень много значит…

Я слушала этот рассказ и почему-то все больше жалела Лару, хотя была уверена в том, что она, наоборот, хочет показать, какая у нее интересная и полноценная жизнь. Потом она вдруг прекратила свои рассказы, потому что поняла, что я ей не верю. А я перестала ее расспрашивать. Каждая из нас осталась при своем впечатлении. Случай, произошедший уже дома, в Москве, позволил мне убедиться, что я не понимала Лару.

Остаток ночи и утро Татьяна Николаевна опять провела в постели. В отличие от прошлой ночи, как только она пришла в гостиницу, ее свалил здоровый сон усталого человека. Проснулась она уже днем и первым делом, не вставая, попыталась вспомнить, действительно ли она пережила ночные приключения или все ей приснилось.

Рука болела, это вернуло ее к действительности. Она вспомнила и своего ночного собеседника, и прогулку по Форуму, и драку на площади у фонтана. Тут же, с какой-то особой, свойственной русским женщинам жалостью к незнакомым людям, она стала думать, удалось ли Цезарю хоть немного поесть.

Доведя ее ночью до угла Марсала, он собрался уйти. Татьяна Николаевна его остановила.

— Возьми у меня немного денег в счет завтрашнего заработка. Я есть не хочу, а ты себе что-нибудь купишь.

Она думала, он будет отказываться, но он с легкостью взял деньги.

— В Термини есть ночной супермаркет, я иногда там мою полы вместо уборщика, когда ему неохота, — сказал император. — Я куплю там хлеба и сыра. Хватит и на завтра! — сказал он, посмотрев на бумажку.

— Где мне найти тебя? Ты обещал поставить мне укол. — Ей не хотелось отпускать его. Она сосчитала дни: в конце концов, почему она должна умереть обязательно сегодня? У нее еще есть в запасе время.

— Разве ты плохо себя чувствуешь? — Цезарь посмотрел на нее с удивлением.

— Нет, но это непредсказуемо.

Он покачал головой:

— Странный этот мир. Ты приехала из Москвы, из другой страны, значит, у тебя есть деньги. Ты остановилась в гостинице, в номере с удобной постелью и уже три раза сказала, что не хочешь есть. Ты боишься это все потерять, боишься, что завтра тебе может быть плохо. А у меня ничего нет, кроме моего Рима, но я надеюсь, что завтра смогу заработать на еду и мне будет хорошо!

Он повернулся и пошел, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос про коварных врагов и странных людей, про любимую жену Ливию и не оправдавших надежд внуков, а Татьяна Николаевна смотрела ему вслед и не знала, что ему сказать в утешение — такой опять жалкой в своем утраченном достоинстве была его маленькая фигура.

Цезарь свернул за угол, а она осталась стоять на месте, но мысленно бежала за ним и догнала около церкви, где они познакомились накануне, под сенью уже соскучившегося Христа. Ей очень хотелось сказать ему: «Ты ошибаешься. На самом деле у меня так же, как и у тебя, ничего нет, кроме прошлого».

Но Цезарь так и не услышал ее слов. И сейчас, уже утром, когда она лежала на кровати и вспоминала его, сердце ее сжималось от сострадания ко всем одиноким людям. Она будто видела, как он постоял на ступенях еще некоторое время, раскачиваясь с пятки на носок, а потом растворился где-то в темноте Марсала, возле уже знакомого Татьяне Николаевне мусорного бака. «Что ж, по крайней мере у меня есть еще время!» — сказала себе Татьяна Николаевна и спустила ноги с постели. Погода за шторами угадывалась прекрасная. Она выпила воды из-под крана (в Риме все пьют некипяченую воду), здоровой рукой причесала волосы и выглянула наружу. Улица, как всегда в самую жару, была почти пуста, а сидел ли кто на ступеньках церкви, из-за угла здания Татьяне Николаевне не было видно. Встреча с Цезарем не выходила у нее из головы.

«Многие сумасшедшие уверяют, что они здоровы», — подумала она. Где-то Татьяна Николаевна слышала термин «раздвоение личности». Похоже, у Цезаря было то же самое. Но почему-то Татьяну Николаевну это не пугало. «Если так разобраться, я для него не менее сомнительная личность. Человек без адреса, без жилья, без семьи. Хорошо еще, что в посольстве не узнали о продаже квартиры, а то бы визу не дали. Ладно штамп о прописке в паспорте остался. И женщина, у которой всего имущества — только старый поношенный жакет». Татьяна Николаевна любовно потерлась щекой о меховой рукав и повесила жакет в шкаф. «Осталось пять дней и четыре ночи». И ей показалось, что это так много. Она вздохнула, будто в руки ей свалилось огромное богатство. Она опять подошла к окну и вдруг, будто увидела там что-то страшное, отшатнулась и спряталась за штору. Потом остановила себя, снова выглянула и помахала рукой. На другой стороне улицы, у стены церкви, стоял Джим-Август, совершенно такой же, как и вчера, — в джинсах, сером жилете и красной рубашке, и приветливо ей улыбался.

«Я сейчас выйду!» — жестом показала она и быстро посмотрелась в зеркало. Удивительно, но следы ночных бдений не отразились на ее внешности. У нее, скажем так, было нейтральное лицо — приятное, но не слишком красивое, с обычными, незапоминающимися чертами. Светлые глаза, носик уточкой, сухие губы, которые она иногда подкрашивала розовой перламутровой помадой, да стрижка под мальчика — не так уж просто было бы найти в ней что-то особенное. Но невысокая фигурка с устало покатыми плечами да грустный понимающий взгляд выдавали в ней русскую. Будто нигде нет в мире, кроме как у нас, покатых плеч и понимающего взгляда! А вот поди ж ты — идут по улицам туристки, блондинки, брюнетки, из Рязани, Киева или Гомеля, разных комплекций и возрастов, а иностранцы все равно угадывают: русские идут! И плевать им, что теперь это женщины разных стран. Все равно мы считаемся русскими!