Должно быть, он понял, о чем она думает, потому что рассмеялся, когда она не ответила.

— Я чувствую, что вы готовы вылить на меня ушат холодной воды, — сказал он. — Все в порядке, Бет, я думал всего лишь о том, чтобы сходить в кино или пообедать вместе, и вовсе не собирался превращать вас в свою наложницу, заставляя заниматься со мной сексом или стирать мои носки.

— Ну что ж, рада это слышать, — весело откликнулась она, пытаясь скрыть свою растерянность оттого, что он так легко прочитал ее мысли. — А сейчас я умираю с голоду, так что как насчет того, чтобы съесть чего-нибудь? Я плачу.

Вечером, уже лежа в постели, Бет размышляла о том, почему она не может быть такой, как все остальные одинокие женщины, и с энтузиазмом относиться к каждому подходящему новому мужчине в своей жизни. С этой точки зрения Рой подходил по всем статьям: он был привлекателен, высок, мил, у него была хорошая работа, и ей нравилось его общество. Он даже оказался настолько джентльменом, что позволил ей заплатить за пиццу. Ну почему она всегда так подозрительна?

Впрочем, ответ был ей известен, даже слишком хорошо.

Она страшилась интимности. И дело было даже не в том, что ей никто не нравился. Десятки раз она получала все необходимые сигналы, чувствовала, как между ней и мужчиной пробегает электрический ток, даже ощущала непреодолимое желание заняться любовью. Но стоило ей оказаться с ним в постели, как она превращалась в статую.

Еще совсем недавно, встретив очередного мужчину, она искренне надеялась, что уж на этот-то раз все будет по-другому. И когда у них ничего не получалось, она во всем обвиняла мужчину, считая, что тот оказался плохим любовником. Он был слишком грубым, настойчивым, быстрым, он был недостаточно чистым или же слишком чистым. Она была чересчур пьяна либо же пьяна недостаточно. Она выискивала всевозможные причины вместо того, чтобы взглянуть правде в глаза — ведь это в ней самой что-то было не так. Она не могла признаться в этом никому из своих мужчин, так что ей приходилось притворяться, делать вид, что все получилось просто замечательно, и, вопреки всему, надеяться, что в следующий раз так и случится.

Она больше не могла заставить себя сделать это снова. Лучше уж соблюдать целомудрие, чем вновь унижаться, притворяясь и страдая от горечи.

Книжки о самопомощи — она прочла их все. Разумеется, они научили ее понимать, в чем причина, но ведь она знала это и сама. Однако проблема не решалась оттого, что становился ясен ее источник.

Бет любила своих брата и сестру, но каждый раз, когда она видела их в окружении детей и супругов, чувствовала себя уязвленной. Она ощущала наслаждение, которое доставлял им секс, оно словно сочилось из них. Каждая беременность сестры и невестки вызывала в ней смешанное чувство зависти и отвращения. Она испытывала неловкость, когда они кормили детей грудью, для нее этот процесс был слишком животным.

Поэтому Бет соблюдала дистанцию. Ее визиты были краткими и редкими, и она избегала таких торжественных событий, как Рождество, которые представлялись ей чересчур опасными — минными полями — для тех чувств, которые они вызывали. Вместо родственной связи, которую она с радостью установила бы со своими племянниками и племянницами, ей приходилось ограничиваться дорогими подарками. Она сама лишила себя их любви и привязанности.

Слеза медленно скатилась у нее по щеке, и она лежала, не в силах заснуть. Бет знала, что другие видели в ней женщину, у которой есть все: успешная карьера, много денег, красивая одежда и славный дом. Их нельзя было винить в том, что они полагали, будто ей никогда не хотелось иметь мужа и детей.

И она ни за что и никогда не призналась бы ни одной живой душе в том, что с радостью отдала бы все, что имела, за мужчину, который заставил бы ее почувствовать себя настоящей женщиной.

Сюзанна несла свой поднос по столовой, не поднимая глаз, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь из заключенных. Она пробыла здесь всего девять дней, но они показались ей девятью месяцами. Увидев два незанятых места за крайним столом, она устремилась туда, но внезапно споткнулась обо что-то, и, когда попыталась удержать равновесие, чтобы не растянуться во весь рост на полу, поднос выпал у нее из рук.

Раздался взрыв громкого смеха. Поднос со звоном покатился по полу, и обед, состоящий из мясной запеканки с картофелем, капусты и пирога с ревенем, разлетелся во все стороны. Теперь он напоминал следы рвоты на зеленой плитке.

Сюзанна мгновенно поняла, что ей подставили подножку, и испугалась столь неприкрытой злобы. Ее первой мыслью было убежать и спрятаться, но бежать было некуда — мисс Хайнс, одна из тюремных надзирательниц, уже надвигалась на нее, сурово сдвинув брови.

— Подними его, Феллоуз! — надсадно заорала она, словно Сюзанна была глухой.

Кругом слышались хихиканье и сдавленные смешки, и Сюзанна поняла, что жаловаться бесполезно. Она опустилась на колени и принялась сгребать пищу обратно на поднос, стараясь не расплакаться. Сюзанна нисколько не удивилась бы, если бы Хайнс заставила ее съесть это месиво. Она уже убедилась, что в тюрьме понятия человечности не существовало, так что ожидать ее проявления, как от тюремщиков, так и от других заключенных, было бессмысленно.

— Выбрось это в корзину для мусора, а потом принеси ведро с водой и вымой здесь все! — снова заорала Хайнс. Она оглянулась на женщин, сидевших за соседним столом. — Я полагаю, вы находите это смешным? — грозно спросила она. — Грязные шуточки потешают тупые мозги!

Сюзанна поспешила выполнить приказание, испуганная и смущенная взглядами присутствующих.

У мусорной корзины стояла толстая краснощекая женщина в розовой хлопчатобумажной рубашке.

— Не обращай внимания, дорогуша, — посоветовала она, стряхивая с подноса остатки собственного обеда. — Они так поступают со всеми новичками. Им хочется посмотреть, как ты отреагируешь.

— Это как-то по-детски, — со вздохом произнесла Сюзанна.

— Попадая сюда, мы все ведем себя как дети, — заявила женщина, вручая ей ведро и тряпку. — Одни все время плачут, другие дерутся, но лучше всего помогает справиться со всем смех.

Спеша обратно, чтобы вытереть пол, Сюзанна размышляла, над чем же здесь можно смеяться. Теперь она жалела, что не застрелилась сама после того, как убила доктора.

По наивности она полагала, что тюрьма — это нечто вроде монашеского уединения. Ни о каком комфорте, естественно, не могло быть и речи, но большую часть времени можно проводить в одиночестве, в полной тишине. Однако здесь стоял непрекращающийся оглушительный шум. Он не стихал даже по ночам: женщины кричали, ругались, плакали, визжали, пытаясь передать друг другу сообщения, даже колотили в двери. Она сидела в камере с женщиной по имени Джулия, которая трещала как сорока, не умолкая ни на минуту, и уже один звук ее голоса действовал Сюзанне на нервы.

Тут было так жарко и душно, что по ночам, в темноте она чувствовала, что задыхается. Камера была тесной, в ней едва помещались две койки, унитаз и раковина, и даже сесть толком было нельзя, потому что на нижней койке невозможно было выпрямиться. Она ненавидела умываться и раздеваться на глазах у Джулии, а необходимость пользоваться унитазом заставляла ее содрогаться — Сюзанна готова была терпеть часами, надеясь хотя бы на мгновение остаться одной. Джулию же ничуть не смущали подобные неудобства, она даже шутила и смеялась, издавая неприличные звуки и запахи.