Она приобрела раздражающую привычку стучать своим обручальным кольцом по спицам инвалидного кресла, когда хотела привлечь внимание Сюзанны. Обычно это был какой-то пустяковый повод, вроде паутины в углу, невымытого стакана, пятна на оконном стекле, но мать хотела, чтобы Сюзанна немедленно привела все в порядок. Часто чайник на плите выкипал до дна, когда она отлучалась на зов матери, отчего объем работы только увеличивался.

Сюзанна испытывала чувство вины, оттого что мать раздражает ее, и изо всех сил старалась предвидеть все, что могло бы вызвать ее неудовольствие. Поэтому ее не покидало состояние изнеможения и беспредельного напряжения, выхода из которого не было.

Недели, месяцы и годы превратились в бесконечную круговерть однообразной и тяжелой работы — стирка, глажка, уборка, приготовление еды и ухаживание за обоими родителями. Отец никогда и ни в чем не помогал ей, считая, что раз он платит ей содержание, то это автоматически снимает с него всякую ответственность. Он даже не сдержал своего обещания давать ей выходные по субботам. Очень часто он делал вид, что ему необходимо поехать в контору, чтобы заняться срочной работой, тогда как на самом деле отправлялся поохотиться или поиграть в гольф.

Дважды в неделю приходила сиделка, чтобы искупать мать, и еще один раз в неделю к ним заглядывал физиотерапевт, чтобы проделать с матерью упражнения. Но все остальное ложилось на плечи Сюзанны: разбудить и одеть мать утром, бессчетное число раз отвести в туалет в течение дня, приготовить для нее специальную еду, дать ей лекарство и помочь выполнить упражнения, рекомендованные физиотерапевтом.

Если Сюзанне случалось отлучиться больше чем на полчаса по своим делам, мать не только стучала по спицам инвалидного кресла, но и принималась звонить в маленький колокольчик. Ей нравилось сидеть в своем кресле в кухне, гостиной или в любом другом месте, где работала дочь. Сюзанна испытывала почти физическую боль, наблюдая, как мать пытается задавать вопросы, но ее вечные придирки доводили девушку чуть не до слез, потому что мать, сознавая, что больше не в состоянии сделать что-то для себя сама, была твердо уверена в том, что Сюзанна должна все делать так, как, по ее мнению, сделала бы она.

Если бы только она могла время от времени прокатиться на велосипеде, поваляться на кровати с книгой или хотя бы просто посидеть в саду на солнышке, может, тогда она не чувствовала бы себя такой замученной. Но этой возможности у нее больше не было. Сюзанна ненавидела себя за то, что ее возмущают тяжелая работа и ответственность, которую она взвалила на себя, за то, что у нее нет друзей и подруг, за то, что она целыми днями напролет мечтает о работе в конторе, о том, чтобы вечером сходить на танцы или в кино.

У нее редко оставалось время даже для того, чтобы прочесть газету или журнал, а если ей удавалось выкроить для этого минутку, то тогда ее жизнь представлялась ей еще горше. Англия оказалась во власти «Детей цветов», и Сюзанне казалось, что буквально все молодые люди в стране только и делают, что ходят на рок-концерты, сборища хиппи и прочие разгульные вечеринки, занимаются любовью в общественных местах, тогда как самое смелое, на что она отважилась, чтобы ощутить себя хиппи, было купить блузку из марли в Стрэтфорде и подпевать песенке «Экспресс из Марракеша», звучащей по радио.

Она помнила, как впала в мрачное уныние, получив летом 1969 года письмо от Бет, в котором та сообщила, что в октябре у нее начинаются занятия в лондонском университете на факультете юриспруденции. Каким-то шестым чувством Сюзанна поняла, что это последнее письмо от подруги. Бет даже подготовила ее к этому, написав, что у нее больше не будет времени писать так часто, как раньше, и что она еще не знает, где будет жить в Лондоне. Но за последние месяцы ее подозрения о том, что у Бет появились новые друзья, когда два года назад та написала, что не сможет приехать на лето, только окрепли, потому что письма ее становились раз от разу все холоднее и сдержаннее.

Из них исчезли юмор и шутки, и Бет больше не писала о том, как ей работается по субботам и на каникулах в обувном магазине. Она перестала упоминать о мальчиках, которые ей нравились, или описывать одежду, которую она себе купила, или фильмы, которые смотрела. Складывалось впечатление, что она давно переросла свою старую подругу, и теперь письма к ней превратились в нудную и постылую обязанность.

Сюзанне становилось особенно горько, когда она перечитывала письма, которые Бет писала ей меньше года назад. В них она искренне сочувствовала Сюзанне, советуя ей серьезно поговорить с отцом и убедить его в необходимости нанять сиделку или экономку для матери, чтобы Сюзанна могла заняться своей карьерой. Она даже предлагала ей вместе снять квартиру в Лондоне.

В последнем письме не было и намека на то, что они собирались жить вместе, как не было и горячих просьб поговорить-таки наконец с отцом. Бет не сказала ей «прощай», но это чувствовалось в каждом слове. Отныне она шла своим путем.

В это время газеты и телевидение только и говорили, что о свободной любви. Если верить им, то все поголовно молодые люди в возрасте до двадцати пяти лет спали с кем им заблагорассудится, ведь опасность нежелательной беременности практически исчезла благодаря средствам контрацепции. Однако весь сексуальный опыт Сюзанны ограничивался невинными поцелуями с мальчиком, который проводил ее домой после танцев в Стрэтфорде в то лето, когда она последний раз виделась с Бет. Она знала, что больше у нее не будет возможности обогатить его, поскольку она не встречалась с юношами.

Перед самым Рождеством она вдруг отчетливо поняла, что с Бет или без нее, но она навеки застряла в родительском доме. В тот день она вместе с сотнями других покупателей толкалась в очередях в магазинах Стрэтфорда, чтобы купить новую елочную гирлянду, потому что старая перегорела.

Когда она вернулась домой, с матерью случилась истерика. Она хотела сходить с туалет, но дверную ручку, которую отец обещал починить, в очередной раз заело, и она обмочилась, сидя в своей инвалидной коляске. И хотя речь ее была затруднена, мать ясно дала понять, что считает во всем виноватой Сюзанну, поскольку та, по ее мнению, отсутствовала слишком долго.

Сюзанна не задержалась даже для того, чтобы выпить чашечку чая, не говоря уже о том, чтобы поболтать с кем-нибудь на улице или просто побродить по магазинам, и поэтому почувствовала себя уязвленной. Подтирая за матерью мочу и переодевая ее, она не могла не думать о том, что в скором времени такие вещи войдут в обычай, как уже было с бабушкой.

Отец появился дома только после девяти вечера, в очередной раз сославшись на то, что он работал в конторе. Но когда она ставила перед ним в кухне разогретый ужин, то почувствовала, что от него пахнет виски, и догадалась, что отец сидел в баре.

Когда он ушел из кухни, она расплакалась: ей было горько и обидно. Ее день начинался в семь утра — с того, что она помогала матери встать с кровати и готовила завтрак. Каждая минута была на счету, сейчас уже минуло десять часов, а ей еще предстояло уложить мать в постель, и только после этого можно будет хотя бы сесть в кресло и перевести дух.