Поэтому я прошу тебя, ангелочек мой, береги себя. А то как же мы без тебя? Ведь совсем же невозможно будет…

Гизела отложила письмо и прошлась по комнате. Справедливости ради следовало согласиться, что и форма, и содержание письма были именно такими, какие она велела Людвигу написать. Но… что–то было не так, от чего–то принцессе хотелось убежать куда подальше или плакать, как маленькой девочке.

И причиной здесь было не то, что последнее письмо короля было написано от имени немощного и уже идущего на слом корабля. Рано или поздно все будут старыми и немощными. Дело было в другом. Вдруг Гизела ощутила с пугающей откровенностью, что Людвиг совершенен. Совершенен настолько, насколько она даже не могла подумать.

Она всегда знала, что король умен и весьма одарен, но теперь, после того как он с легкостью справился с данным ею в шутку заданием, Гизела поняла, что не сможет быть рядом со своим любимым именно из–за той чудовищной дистанции, которая была между ними. Дистанции небожителя и простой и недалекой женщины.

Вдруг она поняла, что даже если она поставит своей целью превзойти Людвига в какой–нибудь науке или искусстве и положит на это все свои силы, деньги и, наконец, время, то даже когда она достигнет высот, король сумеет превзойти ее еще в чем–то, о чем она пока еще не догадывалась.

Людвиг был непостижим и недостижим. Гизела сжала кулаки и, опустившись на колени посреди комнаты, заплакала.

«Как страшно и безрадостно любить того, к кому даже нельзя приблизиться, – думала она, утирая слезы батистовым платком, – наверное, так же как нельзя все время смотреть в ясное лицо солнца».

Возможно, другая на месте Гизелы должна была бы радоваться гениальности своего избранника, понимая, что при всех его достоинствах он избрал именно ее. Гизела же во всем стремилась к совершенству и не могла позволить себе быть подле Людвига, не будучи достойной его.

Их роман постепенно перешел в стадию эпистолярных сношений. Не желающая упускать инициативы отношений Гизела слала королю новые задания и загадки, которые он должен был разгадать. Людвиг был во всем послушен ей. Время от времени тоскуя по ушедшему лету, он присылал Гизеле букеты или отправлял под ее балкон кого–нибудь из актерской братии, чтобы они от имени короля прочли ей восторженный монолог или пропели серенаду.

В тот же год принцесса организовала и возглавила женскую феминистическую организацию, средства на содержания которой щедро спонсировал Людвиг. Он же помог женскому движению провести несколько законов, способствующих трудоустройству женщин и их профессиональному обучению.

С прелестной Гизелой Людвиг встречался только в присутствии свидетелей по официальным поводам.

* * *

Известно, что письма принцессы и короля, долгие годы считавшиеся утерянными, всплыли в последние годы жизни Людвига. Вопреки запрету принцессы Гизелы, они были предъявлены медицинской комиссии во главе с профессором фон Гудденом[29]как прямое свидетельство безумия несчастного короля, возомнившего себя парусником.

Впрочем, благодаря той же Гизеле этот «анекдот» не вышел за пределы медицинских протоколов и не стал достоянием газетчиков.

В центре хижины Хундинга стояло огромное дерево, так что не было понятно, толи дерево выросло в земляном полу, то ли кто–нибудь из предков Хундинга пристроил свое жилище к старому дереву. Огромное дупло служило семье буфетом, ветви поддерживали утлую крышу, вылезшие из–под земли могучие корни были превращены в скамьи и ложе.

Людвиг сам принимал участие в проектировании хижины на сцене и теперь смотрел на нее из темноты кулис, куда спрятался, услышав голоса и шаги. Меньше всего на свете король желал сейчас встретиться с кем–нибудь из своих подданных, с очередными просителями, непризнанными гениями или, упаси боже, с журналистами. Последнее время эта порода людей вызывала в нем живейшее раздражение.

Последнее время в прессе все чаще появлялись низкопробные фельетоны, которые содержали в себе нелепые догадки по поводу разрыва Людвига с его невестой. И однажды сам король прочел в одной из столичных газет интервью с Софией, которая сообщала прессе, что он – Людвиг якобы страдает галлюцинациями: королю показалось нечто такое, чего не было на самом деле. Какое «такое» привиделось королю, оставалось додумывать публике. Однажды в замке Поссенгофен у Людвига Второго, короля Баварии, помутилось в рассудке, после чего все, кого он до этого любил, стали ему не милы. Из–за галлюцинации, а не из–за чего другого, и произошел роковой разрыв, в то время как сама София была непричастна к случившемуся и на момент приступа у короля вообще отсутствовала в замке.

Не веря собственным глазам, Людвиг послал брата в Поссенгофен, с тем чтобы тот устно предупредил герцогиню о том, что не в ее интересах выступать с заявлениями в прессе. Так как в лучшем случае она прослывет шлюхой и не сможет уже выйти замуж. В худшем же подобно некогда знаменитой в Мюнхене Анастасии Вельмонд будет к чертовой матери выслана из страны без права когда–либо вновь пересечь ее границы.

Услышав о подобной перспективе, София закусила губку и замолчала, да так крепко, что о ней вот уже несколько месяцев не было ни слуху, ни духу.

Людвиг вздохнул и, присев на корточки, посмотрел вверх на искусственные листья дерева, отсюда они выглядели как настоящие. Слабый прожектор освещал их сбоку, отчего они становились почти прозрачными.

Король хотел уже скользнуть в темноту, превратившись в горного духа, который может беспрепятственно путешествовать по всем закуткам театра, не будучи замеченным никем, как вдруг он явственно услышал голос Вагнера, с которым собирался встретиться после репетиции.

Судя по шелесту шелка и умильному тону, с которым Рихард вел разговор, рядом с Вагнером были дамы. Театральное эхо немного дробило слова, делая их непонятными, что придавало ситуации особенную таинственность и красоту.

Людвиг закрыл глаза, слушая некоторое время призрачные голоса и пытаясь догадаться о предмете разговора, пока смысл не дошел до него. Точнее сказать, как раз в этот момент компания Вагнера вышла на саму сцену, оказавшись в хижине.

– Милые дамы, – теперь Людвиг явственно различил рядом с Рихардом двух незнакомых ему женщин и прикусил язык, это могло быть надолго. – Милые дамы, позвольте же теперь провести вас в святая святых нашей истории, – Вагнер галантно поклонился и изящно показал рукой в сторону занимавшего центр сцены дерева. – Однажды во время страшной грозы в дверь этой забытой богом и людьми хижины постучали. Сидевшая за прялкой женщина вздрогнула и поднялась, когда дверь распахнулась и в блеске молний перед ней предстал незнакомец.

– О, мой бог! – с деланным ужасом заломила руки одна из слушательниц. – Маэстро Вагнер, если вы будете так же красочно рассказывать и дальше, мне придется прибегнуть к пузырьку с солью, так как я боюсь, что лишусь сознания.