Я подошел к одной из кабинок и подал человеку в форме паспорт и визу.

Снова посмотрел в глухой зал за будками паспортного контроля и заметил свисавшее с потолка в дальнем конце терминала полотнище флага – красное с желтой звездой в середине, – символ победоносных северовьетнамских коммунистов. Полная реальность их успеха поразила меня, хоть и через четверть века, но с необыкновенной отчетливостью.

Когда я садился в Таншоннят в 67-м и 72-м, военным не разрешали проходить через гражданский терминал, но я вспомнил, что снаружи рядом с красно-желто-зеленым южновьетнамским флагом развевался звездно-полосатый американский. Ни тот ни другой здесь не видели больше двух десятилетий.

У меня возникло неприятное чувство, и оно усилилось от того, что меня слишком долго мариновали на паспортном контроле: пограничник уставился в мои документы и не выпускал их из рук. В других кабинках проходили гораздо быстрее. Сначала я подумал, что это мое всегдашнее невезение: в супермаркете я постоянно занимал очередь именно в ту кассу, где сидела деревенская чурка, – но пограничник поднял трубку и принялся с кем-то переговариваться. По-вьетнамски я помнил всего несколько слов, но отчетливо различил "ми" – американец. Слово само по себе не ругательное, но следует учитывать контекст. Я изобразил раздраженное нетерпение и посмотрел на пограничника.

Наконец появился другой вьетнамец в форме – крепкий низкорослый тип, – взял мой паспорт и пригласил следовать за собой. Я подхватил сумку и пошел за ним. По другую сторону кабинок стоял мой сосед-француз. Он освободился добрых пять минут назад и как будто ждал меня. Но тут заметил моего сопровождающего, вздернул брови и что-то сказал ему по-вьетнамски. Вьетнамец резко ответил. Француз, в свою очередь, повысил голос. Они стали спорить, однако вид коммуниста в мундире не заставил моего соседа оробеть.

– Полагаю, что вас выбрали наугад, – сказал он мне по-английски. – Держитесь вежливо, но твердо. Если вам нечего скрывать, все будет хорошо.

У меня было что скрывать, но своему новому приятелю я ответил:

– Увидимся у мадемуазель Дью Кьем.

И тут бочкообразный коротышка толкнул меня в спину. Это привело меня в такую ярость, что я чуть не съездил ему по морде. Но сдержался и взял себя в руки. Миссия прежде всего. На этот раз в нее не входило бить по мордам комми.

Я уже собрался следовать, куда мне велели, как снова услышал француза:

– Теперь все иначе. Ни ваша, ни моя страна не имеют здесь силы. Сила теперь у них.

Пришлось идти за коротышкой в форме с большой коммунистической красной звездой на тулье фуражки. Когда я был здесь в прошлый раз, у меня были "М-16" и сила. И встреть я такого типа – разукрасил бы его в красное под стать его звезде.

Я понял, что начал заводиться, и, пока мы шли по опустевшему терминалу, постарался успокоиться, мысленно представив, как сжимаю пальцы на горле Карла.

Я решил, что у нашей прогулки три исхода. Первый: тот, с кем мне предстояло общаться, вышибет меня из страны. Второй: мне разрешат посетить социалистический Вьетнам и осмотреть его достопримечательности. И третий: меня упекут в каталажку.

В какой-то степени эти исходы зависели от меня самого – от того, что я стану им говорить. Ведь я мастак пудрить мозги другим.

Мы прошли в другой конец терминала и оказались перед закрытой дверью. Мой компаньон-комми открыл створку – за порогом тянулся длинный коридор с рядами дверей по сторонам. Коридор был узкий, и вьетнамец, пропустив меня вперед, стал снова понукать тычками в спину. Я мог бы в мгновение ока свернуть ему толстую шею, но тогда бы не узнал, в какую мне надо дверь.

Так он дотолкал меня до середины коридора и наконец постучал.

– Ди вао! – рявкнули изнутри. И мой пихающийся приятель открыл дверь и хлопнул меня по плечу. Я вошел внутрь, и створка за мной закрылась.

Я оказался в жаркой, тускло освещенной комнате с оштукатуренными стенами табачного цвета. Воздух пропах сигаретным дымом. Окон не было, и лопасти потолочного вентилятора безжизненно замерли над головой.

Когда глаза привыкли к полумраку, я различил на противоположной стене портрет Хо Ши Мина и маленький красный флаг с желтой звездой в середине. А еще фотографию человека в форме – не иначе генерала Гиапа – и несколько снимков неулыбчивых гражданских, определенно членов правительства и партийных вождей. И сразу догадался, что попал не в бюро путешествий.

Справа от меня стоял стол, а за ним сидел человек среднего возраста в форме.

– Садитесь, – предложил он.

Я сел на оливково-коричневый стул, в котором узнал американский полевой инвентарь. Стол был тоже американский – стандартный, из серого металла; такие нисколько не изменились со времен Второй мировой войны. За спиной вьетнамца было большое вентиляционное жалюзи, сквозь которое доносился шум дождя на улице.

Тот тип, что привел меня в кабинет и которого я окрестил Пихалой, положил мой паспорт на стол и, не говоря ни слова, забрал мою сумку и вышел.

А хозяин кабинета принялся изучать мой паспорт и визу. Я же в это время изучал его самого. Оливковая рубашка с короткими рукавами, на плечах погоны: то ли майор, то ли полковник – я так и не научился разбирать иностранные знаки различия. На левом нагрудном кармане три цветные нашивки. Я предположил, что некоторые из них имеют отношение к Американской войне – так здесь называют Вьетнамскую войну.

А лицо из тех, что инстинктивно сразу не нравятся: худое, постоянно нахмуренное, с выступающими скулами. Глазные яблоки словно намертво вставлены в раскосые глаза.

Он выглядел старше, чем я, но я понимал, что это впечатление ошибочно. Во всяком случае, возраст, подходящий для ветерана Американской войны; а раз так, у него не было оснований питать к американцам симпатий. И еще я понял, что он с севера: крупнее миниатюрных южан. Кроме того, на командные должности в побежденном Южном Вьетнаме, как правило, назначали северян. Интуиция мне подсказывала, что разговор предстоит не из приятных.

Вьетнамец оторвался от моего паспорта и поднял на меня глаза.

– Я полковник Манг, – объявил он.

Я не ответил. Однако заключил: раз он целый полковник, значит, это не просто паспортная и визовая проверка.

– Какова цель вашего прибытия в Социалистическую Республику Вьетнам? – спросил полковник Манг на хорошем английском языке. У него был высокий, отрывистый, раздражающий голос.

– Туризм, – ответил я. Ложь, из которой вытекали все последующие лжи. И если этот тип понял, что я лгу, он позволит мне лгать, пока не наберется достаточно лжи, чтобы затянуть петлю.

– Туризм? – повторил полковник. – Что это вам пришло в голову?

– Я здесь служил солдатом.

Внезапно неприятное выражение его лица сменилось чрезвычайно заинтересованным. Может быть, стоило проигнорировать инструкции и солгать, но в таких случаях чрезвычайно важно как можно ближе придерживаться правды.