Но это только в том случае, если авгуры вместе со связями не заимели высоких покровителей в городских структурах. Иначе отвертятся и, потеряв одних, найдут со временем других отморозков для своей «охраны». А рассчитаться со мной не поторопятся, нет. Устроят несчастный случай через солидное время, когда я устану держать их в поле зрения и происшествие никоим образом не свяжется с ними. Подобная перспектива не устраивала меня. А на большее моих фактов и вещдоков было пока маловато.

Я собрала фотографии и тщательно осмотрела место, где они лежали, — не осталась ли какая, не завалилась ли куда, и только взялась за конверт, как зазвонил телефон.

Бросив аккуратную стопочку на стол, я метнулась к аппарату.

— Да, Костя, я тебя слушаю. Это были они?

— Нет, шалашовка, другие, не беспокойся так! — услышала в ответ знакомый голос. — Не дергайся, не надо, веди себя проще.

Прикусив от досады на себя губу, я слушала короткие гудки и раздумывала, что же теперь делать и как лучше всего поступить. Делать нечего — решила стукнуть в дверь ванной еще раз.

— Сейчас, сейчас! — отозвался Виктор, — минут десять еще — и открою. А глянцевать и при свете можно.

— Завязывай, Самопрядов, — потребовала я скорбным тоном, — плюнь на все и поехали отсюда. Только что звонил Петр. Он узнал меня. Ты понимаешь, что это значит?

— Это плохое значит! — возмущенно и растерянно отозвался Виктор. — И что теперь делать?

— Дергать надо! — рявкнула я, раздражаясь его бестолковостью. — Бросай все к чертовой матери, бери все, что сделал, и пошли отсюда. Я тебя ждать не буду. Учти, что теперь тебя за мое присутствие в твоей квартире уже не просто трясти будут. Так что есть смысл торопиться.

— Сейчас, — услышала я и пошла за фотографиями.

По-видимому, реальность опасности он прочувствовал, потому что действительно не стал задерживаться и вышел почти сразу после того, как я управилась с конвертами. Но дверь ванной открылась одновременно с входной, и в прихожую нагло влезли Петр и еще трое ему подобных, один из которых точно белобрысый. Коренастый тоже был здесь. Последний оказался бесцветной во всех отношениях наружности, но с руками длинными, как у обезьяны. Я еще успела подумать, что появились они так скоро оттого, что уже находились во дворе дома, а звонили по сотовому.

Виктора развернули лицом ко мне и сильным толчком в спину закинули в комнату. Он, ударившись о шкаф, едва не свалился. Коренастый, ни слова не говоря, крепким ударом по голове сбил его на пол и добавил, уже лежащему, ногой под ребра.

Петр шагнул ко мне и взмахнул рукой. Я поднырнула под нее и, зажав под мышкой конверт, кинулась на белобрысого. Тот попытался уклониться, но неловко. Я, слегка подпрыгнув, так, чтобы только оторваться от пола и использовать всю свою массу, врезалась в него боком. Белобрысый отлетел к кровати, запнулся за ее ножку и рухнул на Виктора, успевшего уже приподняться.

Путь был открыт, и я со всей доступной скоростью двинула в прихожую, к оставшейся открытой двери. Но третий, обезьянорукий, державшийся до сей поры в стороне, зацепил мою ногу носком своего башмака. Потеряв возможность маневра, едва успев вытянуть вперед руки, я воткнулась в вешалку на стене и, сорвав с нее ворох одежды, бухнулась на колени. В спину ударили так тяжко — ногой, не иначе, — что от боли зашлось дыхание и я ничком повалилась на пол.

Очнулась оттого, что чья-то рука грубо и больно тискала мою грудь. Слышался шум, разобраться в котором поначалу было невозможно, а чуть позже из него выделились голоса, доносившиеся до меня, как сквозь ватное одеяло. Я шевельнулась, протестуя против ползающей по телу руки, и услышала смех и слова, показавшиеся бессвязными, но грубыми. Состояние безвольной расслабленности показалось бы приятным, если бы не тревога. Причины ее не прояснялись, и она мешала наслаждаться покоем.

Вскоре я поняла, что еду куда-то и что в машине не одна, настолько очистилось сознание от овладевшей им одури. Перед глазами все плыло, но уже стали проступать какие-то отдельные детали.

— Быстро она оклемалась!

Прозвучало это странно, но я поняла смысл сказанного, и тревога опять накатила волной, впервые заставив напрячь ум. Первая выданная им мысль была об опасности, грозящей от попутчиков, вторая — что поездка для меня нежелательна.

После этого будто свет включили, как одеяло сдернули, как пелену с глаз убрали. От прежнего кайфового состояния осталось нежелание шевелиться и странное равнодушие, делавшее невозможным любое сопротивление. Да еще тело оставалось пока сотворенным из мякины.

Люди вокруг меня переговаривались почти непрерывно, причем речь шла о вещах неприятных и хорошо мне известных, но понимать смысл слов стоило немалых усилий. Подняться на следующую ступень осознанности помог мой сосед слева. Задрав мне юбку, он, повозив рукой по низу моего живота, объявил:

— Уже глазами хлопает! Это — в кайф, а то лапаешь, как резиновую, — ни уму ни сердцу.

Справа коротко хохотнули:

— А зачем тебе, Вовк, ум? Глянь на свои штаны, они у тебя вроде как на два размера меньше сделались. Вот это, я понимаю, сердце!

— Так баба же! — доказывал белобрысый под гогот товарищей.

— Ах ты, мартышка!

Он грубо похлопал меня по щеке, будто отвесил серию пощечин, и тревога во мне сменилась злостью. Застонав, я попыталась отодвинуться от него, что было глупо, конечно, потому что справа, вплотную, сидел коренастый. Озабочен он был менее белобрысого и поэтому просто отпихнул меня.

Машина была не моя. Впереди сидел Петр, рядом с обезьяноруким, управлявшим ею. Под ногами что-то мешалось.

— Отодрать-то ее дадите? — спросил белобрысый, облапив меня в очередной раз.

— Как бы Диман нас всех не отодрал! — ответил Петр и потребовал: — Заткнитесь, оглоеды, я ему сейчас звонить буду.

— Про мокрощелку спроси.

— Про нее и речь.

«Чем они меня так накачали?» — подумала я и вспомнила драку, удар по спине и тяжесть, навалившуюся сверху.

«Успешно действовать против сильнейшего, а тем более превосходящего количеством противника, можно только грамотно передвигаясь» — так когда-то наставлял нас Костя и на практике демонстрировал грамотные передвижения. И как же красиво у него получалось! Но даже ему для этого требовалось немало пространства. Или я бездарная ученица своего сэнсэя, или невозможно грамотно передвигаться в пространстве, заваленном барахлом и полном взбудораженных людей. Если на этот раз все обойдется благополучно, попрошу Константина преподать мне курс членовредительства. Не по душе придется ему такая просьба, но уговорю.

— А что нам было делать? — орал тем временем в трубку Петр. — У нее в руках был целый ворох наших фотографий. Не-ет, не портретов! — протянул он с издевкой. — Самая настоящая гребля с пляской, вот как! Откуда я знаю? Витька? Здесь, конечно… Ладно, понял, — ответил после молчания и, споткнувшись вновь на слове, выпалил: — Нет уж, хера! И куда нам ее потом девать? Нет, нет! Давай, как и Витьку — к Диману. А он разберется, кого куда. Ты только с ним сам поговори.