Вскоре неотложные дела заставили Суворова покинуть семью. Обстановка в Крыму резко обострилась. Спешка Шагин-Гирея с реформами на европейский лад, его пренебрежение национальными и религиозными традициями, а главное, экономическая необеспеченность преобразований — всё это привело к широкому недовольству, которым не замедлила воспользоваться турецкая агентура. 5 октября 1777 года взбунтовались бишлеи — личная гвардия хана. Шагин-Гирей бежал под защиту русских войск. Волнения перекинулись на Тамань и в Прикубанье. По просьбе хана русским войскам было приказано восстановить порядок. Но бои носили ожесточенный и затяжной характер. Нерешительность Прозоровского вызвала недовольство Румянцева. Когда же фельдмаршал усмотрел из его рапортов, что Суворова нет в Крыму, он строго выговорил командующему корпусом. Самому же Александру Васильевичу 14 ноября 1776 года последовал короткий приказ: «По получении сего имеете Ваше Превосходительство явиться к команде в корпусе, вверенном Генерал-Порутчику Князю Прозоровскому, где, как и Вам небезызвестно, открылись уже военные действия».

Без сомнения, Румянцев рассчитывал на Суворова. Но тот не забывал выговора, полученного после блистательной победы при Козлудже. «По течению службы благополучие мое зависит от одной власти высокой особы Вашей Светлости, — писал он Потемкину 20 ноября из Опошни. — Граф Петр Александрович посылает меня в Крым». За осторожно высказанным нежеланием служить под началом Прозоровского следовала просьба о покровительстве. Глава Военной коллегии откликнулся незамедлительно и предложил Румянцеву направить Суворова на Кубань, где небольшое число войск должно было прикрывать обширную границу от набегов кочевников и горцев. Командовавший Кубанским корпусом генерал-майор И.Ф. Бринк не справлялся с обстановкой, обострившейся после мятежа в Крыму: 2 декабря 1777 года с трудом удалось отбить нападение протурецки настроенных закубанцев на главную базу корпуса Копыл. Среди ногайских орд активно действовала турецкая агентура. Набеги продолжались — фактически шла необъявленная война.

Сам Румянцев был недоволен Бринком, требуя от него «свои позиции взять так, чтобы ему удобно было и границы свои прикрывать, и разные орды и народы держать в страхе. И не бесплодно озираться на так великом пространстве и на кочующие разные орды и народы, и которые сей отряд, с разных сторон тревожа, изнурить могут до крайности».

Фельдмаршал согласился с предложением Потемкина. 7 декабря он уведомил светлейшего князя, что Суворов «находился в отпуску, как открылися в Крыму военные действия. И по полученным тогда неприятным известиям велено было от меня явиться ему к команде, а ныне дал я ордер, чтоб он, Господин Суворов, ехал для принятия команды над корпусом на Кубани».

Ордер Суворову гласил: «Ваше Превосходительство, имеете с получением сего ехать для принятия команды над корпусом на Кубани и по данным от меня Господину Генерал-Майору Бринку [наставлениям], относительно дел татарских и взаимного сношения, поступать. И как о получении сего, так и отъезде, прибытии и принятии команды меня рапортовать».

В первый день 1778 года Суворов, преодолев бескрайние заснеженные степи (на единственном тракте от Полтавы до крепости Святого Дмитрия Ростовского было 22 ямские станции), прибыл в главный опорный пункт на юге России, где размещался штаб Кубанского корпуса. Болезнь задержала отъезд генерала на Кубань, но уже 18 января он донес Румянцеву из Копыла о личном обозрении «положения сей земли, всех в ней учрежденных постов и набережных мест». Через месяц императрица выразила Румянцеву свое удовольствие в связи с тем, «что Генерал-Порутчик Суворов принял команду над корпусом Кубанским», и повелела, чтобы Бринк передал ему и все политические дела с местными племенами и турками.За три месяца пребывания на Кубани Суворов развил кипучую деятельность. Прекрасно поставленная разведка позволяла ему быть в курсе настроений и намерений горских и ногайских предводителей. Среди ногайцев были и сторонники, и противники Шагин-Гирея, и приверженцы ориентации на Россию или Турцию. Горские племена, жившие военной добычей, враждовали с кочевниками-ногайцами, совершали набеги, угоняли лошадей и скот, захватывали пленных. От набегов страдали казаки Войска Донского и жители приграничных губерний. Новый командующий, где лаской и подарками, где угрозой применить силу, а где и решительными действиями, сумел умиротворить вверенный ему край.

Пригодился опыт борьбы с польскими конфедератами. Суворов внедрял в армии тактику активной обороны. При нехватке войск он так поставил дело, что ему удалось высвободить значительное количество солдат для проведения фортификационных работ. В короткое время были сформированы две «работные армии» по 700 человек и опасный разрыв между Моздокской линией и укреплениями на Кубани прикрыт системой полевых крепостей и шанцев. Не хватало инженеров. Еще в юности проштудировавший сочинения великого Вобана Суворов лично выбирал места для новых укреплений, сам чертил планы, обучая на практике подчиненных основам инженерного дела. Сочетая систему опорных пунктов с подвижными резервами, он сделал линию укреплений непреодолимой для кочевников и горцев.

К пребыванию Суворова на Кубани относится небольшая, но весьма характерная история (в те времена подобные истории называли анекдотами), попавшая на страницы самых ранних книг о полководце:

«Некогда Суворов, находясь на Кубанской линии, предприял объехать оную. Слух о сем разнесся по линии, и каждый начальник в своем месте ожидал его прибытия. Но Суворов не любил, чтоб его ожидали: всегда приезжал, когда его не чаяли, и так, что его не узнавали.

В сей раз выехал он в простых пошевнях и ночью приехал на почтовую станцию, где стоял со своею командою капитан N, старый служивый и весельчак. Он никогда Суворова не видывал. Услышав почтовый колокольчик, он вышел и никак не мог подумать, чтоб был то корпусной начальник, и счел его за простого офицера.

"Э! брат, служивый, — сказал он ему, — ты иззяб, войдем в избу; выпей чарку водки, да поужинаем, чем Бог послал".

Суворов, благодаря его, вошел с ним. Стол был готов, то есть на оном поставлена была кашица и штоф с водкою. Сели за стол. Суворов с отличною охотою ел горячую кашицу. Капитан спрашивал у него, кто он, куда едет? Суворов на первое отвечал ему, что в мысль попало, а на последнее, будто бы послан от Суворова заготовлять для него лошадей по линии.

"Странно! Не нашли тебя моложе. Да сколько надобно лошадей?"

"Ведь Генерал, — отвечал Суворов, — хоть будет налегке, но все восемнадцать".

"Вот тебе раз! А здесь только восемь. Ну, да станица казачья близка, за лошадьми не станет. Изволит подождать. Да скажи мне, камрат[4], каков этот Суворов? Говорят, строг? Полно, я не боюсь, хоть в полночь приезжай, все у меня исправно. Я люблю служить у строгова командира".

"Неужли ты не слыхал об нем? Все говорят, об нем, что он пьяница и чудак".

"Э, э! ты, брат, шутишь! Видна птица и по полету. Он так загонял поляков и турков, что пред ним другие Генералы дрянь".