Снилось ей что-то страшное, неприятное. Едва закрыв глаза, она ощутила, как неведомая сила, будто выдернув с места, бросила ее в окошко: и вот она летит стрелой, видя под собой зеленый простор лесов и лугов, залитый ослепительно-золотым солнечным светом, выше — ярко-синее небо, впереди — белые облака. Она даже еще не заснула и ясно ощущала, что тело ее лежит в избе, что вокруг хлопочут женщины, — а дух неудержимо уносится вдаль. Упасть она ничуть не боялась, ее лишь немного пугала огромная скорость стремительного полета — казалось, вот-вот она с разгону пробьет сам небокрай и вырвется куда-то в черные бездны…

Вокруг быстро темнело, будто она мчалась в сторону ночи. Почернел лес внизу, вершины темных деревьев казались живыми, а между ними мелькали огоньки — то бледно-желтые, то голубоватые. И Дивляна знала, что под ней — дремучий лес Той Стороны. Все в ней противилось погружению в него, но неведомая сила продолжала нести, и ей оставалось только повиноваться — она была слишком слаба и неопытна, чтобы, очутившись в Навьем мире, действовать по своему разумению. Она находилась в полной власти того, кто ее сюда принес.

И этот кто-то был рядом. Она его не видела, но ощущала чье-то присутствие, какая-то сила поддерживала ее. Она хотела оглядеться, но не могла повернуть головы — да и была ли у нее там голова? — и удавалось увидеть лишь то, что находилось прямо перед глазами.

Внизу, посреди леса, открылась поляна, освещенная костром. Дивляна и ее невидимый вожатый снизились.

— Смотри! — раздался хорошо знакомый и памятный с детства голос. — Смотри, кто здесь.

Не в силах повернуть голову к говорившему, Дивляна посмотрела вниз. На поляне возле костра виднелась человеческая фигура — это была женщина с распущенными темными волосами. Еще не узнав ее, Дивляна как будто почувствовала удар — сама эта темная фигура дышала враждебностью, напоминала о чем-то таком нехорошем и страшном, что она предпочла бы навсегда забыть… Они спустились еще ниже, и ей стало видно лицо женщины. Да, она знала это лицо с широкими черными бровями, эти волосы, в гуще которых виднелось множество тонких косичек с подвешенными костяными оберегами, — и видела его в самые страшные и опасные мгновения своей жизни. Судя по всему, сейчас наступало еще одно такое же.

Женщина, похожая на саму Марену, стояла посреди круга черной выжженной земли, и Дивляна легко догадалась, что это такое. Маренин круг, в разных землях называемый по-разному, но созданный для одной и той же цели. Это место, где сжигают тела умерших, чтобы потом собрать прах и перенести на родовой жальник, место, где живое уходит во власть Кощной Хозяйки. И сама Мать Мертвых, будто живой идол, стояла ровно посередине, в заклинающем жесте опустив руки к черной земле. Она будто выросла из черной земли круга, собрала в себе всю его мертвящую силу.

— Пойду я по черной дороженьке, среди леса дремучего, встану я в черный Марин круг, поклонюсь на все четыре стороны, призову к себе сорок синцов и сорок игрецов! — провозглашала она, и ее низкий голос отдавался от каждого дерева в черном лесу. — Соберу я пепел черный, прах горючий, от пламени палючего! Вы, слуги мои верные, сорок синцов и сорок игрецов! Посылаю вас к дому Аскольда, сына Дирова, в полянскую землю, в Киев-город! Залетайте вы в двери, в окна и в щелочки, несите ему слово мое сильное, слово мое злое, губительное! Отнимите у него силу, удачу и мощь, чтобы был он слаб и безгласен, как мертвец! И как мертвое тело лежит, не встанет, не шелохнется, так и Аскольд, сын Диров, князь полянский, так же был бы немощен и бессилен, от слова моего злого беззащитен!

Какие-то неразличимые темные тени вихрем вились вокруг нее; она собирала у себя из-под ног черный прах от множества погребальных костров и горстями бросала его в воздух. Темные тени подхватывали крупинки праха и мигом уносили; слышались вопли, визг, жесткий шелест невидимых крыльев, рычание, дикие крики, от которых хотелось сжаться и уйти как можно дальше. Дивляна помнила, что уже слышала подобное: в тот раз ей в руки попал посох старой ведуньи, где жили прирученные старухой игрецы, которые после смерти хозяйки остались не у дел и могли причинить множество зла… У этой черной женщины тоже имелись свои духи-помощники. И их насчитывалось во много раз больше, чем обитало когда-то в старухиной клюке, и сила их была во много раз больше.

— Как приговорено, так и будет! — раздавался голос Марены, но ее саму уже не было видно среди сгустившейся темени. — Тебе печаль-тоска, как сухая доска, мрак и чернота, вечная кутерьма…

Голос отдалялся, постепенно таял в темноте внизу… А потом Дивляна очнулась, будто рывком; кто-то был рядом, кто-то прикасался к ней, что-то с ней делал… Еще полная ужаса от увиденного, она дернулась, попыталась сесть, прижала руки к груди, чтобы защититься… И увидела перед собой Елинь Святославну, держащую одеяло. Дивляна лежала на собственной постели, а Снегуля, уже сняв с княгини черевьи и промокшие насквозь онучи, обтирала ей ноги.

— Ох! — Дивляна смотрела на обеих женщин, едва веря глазам. Княгиня даже не понимала, когда успела заснуть; ей казалось, что она путешествовала по Нави очень долго, а очнулась она чуть ли не раньше, чем заснула, точно во сне ее переместило по времени назад. Поэтому молодая женщина не была уверена, на каком свете находится, сомневалась, что очнулась по-настоящему. — Что… долго я спала?

— По дороге тебя сморило, пока Обрад нес сюда. — Воеводша сочувственно кивнула. — Все, голубка, отвоевалась ты на сегодня, пусть народ гуляет, а твое дело кончено. Теперь спи-отдыхай. Не мерзнешь уже? Может, теплого выпьешь?

Но Дивляна покачала головой, улеглась поудобнее и натянула до носа одеяло, которым ее накрыла старуха. Мир вернулся в привычные пределы. Выходит, ей удалось заглянуть в Навий мир, одновременно не упуская из виду и Явь; волхвы умеют это делать, а она, хоть и не была волхвой, все же немало их имела среди недавних предков. Она еще была полна своим видением, но рассказывать о нем не хотелось — будто что-то замыкало ей уста. А услышав голос Елини, Дивляна вдруг сообразила, чей голос, предлагавший ей смотреть, слышала во сне. Это был голос ее умершей бабки, знаменитой волхвы Радогневы Любшанки.

Княгиня из дому больше не выходила, но празднование продолжалось до глубокой ночи. Девушки под предводительством Ведицы-Лели ходили в рощу завивать венки на березах, пели песни, принимали в круг невест повзрослевших за год девочек-подростков. Потом вышли на берег, бросали венки в воду, и звонкое пение долетало до вершин киевских гор:

Пойду я лужком,

Пойду бережком.

Сломлю я, сломлю я

С сыра дуба веточку,

Кину ли я, брошу ли я

В Дунай-реку быструю…

Песня еще хранила память о том, как многие славянские роды и малые племена несколько веков назад пришли на эту землю с Дунай-реки, и старухи и даже молодухи, слушая ее, вздыхали, вспоминая свою ушедшую юность, когда и они вот так же бросали в воду венки, мечтая о будущем счастье. Что-то сбылось, что-то нет, но самого главного, той свободы мечтать, того открытого, не решенного еще будущего уже не вернешь…