Ближе к вечеру вышел сам князь: ему принадлежала честь заколоть барана в жертву Яриле. Аскольд хорошо понимал: откажись он выполнять важнейшие обязанности верховного жреца, и в князьях задержится недолго. Отец его, морской конунг Ульв по прозвищу Зверь, сделавшись князем полян, старательно выполнял все нужные обряды — правда, они мало отличались от тех свейских обрядов и обычаев, среди которых он вырос. «Боги в разных землях разные, и только сила и удача человека остаются с ним, куда бы он ни попал! — внушал Ульв своим сыновьям. — Полагайтесь на свою силу, растите свою удачу, и тогда боги пойдут туда, куда вы их позовете!» Аскольд, став тайным поклонником Христа, несколько переиначивал отцовские наставления. Главное — это душа и верность истинному Богу. А обряды — это лишь суета. Бог простит ему, что он помогал готовить барана для угощения стариков, если сам он вовсе не считает это даром бесу. Держа в руках поднесенный ему кусок мяса на кости, Аскольд иногда поднимал его ко рту, но тут же заговаривал с кем-то или отпивал из кубка, снова и снова «забывая» откусить. Он не разделяет жертвенных трапез с язычниками. И Бог его простит, ведь он совсем один среди них.

К этому времени уже вдоль всего берега Днепра горели огни, напоминая о близком Купале. На свободном месте, освещенная огнем нескольких костров, кружилась и плясала русалка — рослая, с длинными распущенными волосами, еще волнистыми после тугого плетения косы. Рукава ее белой, без вышивки рубахи доставали до самой земли, а когда она взмахивала руками, то улетали вверх, будто лебединые крылья. Гудели рожки, стучали кудесы, звенели бубенцы, отбивая ритм быстрой, бешеной пляски; русалка вертелась, подпрыгивала, превратившись в сплошной вихрь разлетающихся прядей и белых рукавов. На нее дружно плескали водой, и брызги от ее движений разлетались во все стороны, окропляли землю и людей, будто роса. Народ вскрикивал, подбадривая ее, но она едва ли слышала: от бешеного движения душа ее унеслась куда-то вдаль, а дух земли и буйной растительности, входящей в эту пору в наибольшую силу, оживлял тело и давал ему поистине нечеловеческие силы. Девушки, земные сестры русалки, так же неистово кружились вокруг нее, взявшись за руки, едва не падая, сбиваясь с ног, но если кто-то спотыкался, то не мог ни остановиться, ни выйти из круга, а продолжал мчаться, вопя от восторженного ужаса, на волне объединенной общей силы. Вот русалка подпрыгнула, взмахнула рукавами-крыльями, будто взлетая, и одна из девушек в кругу тоже подпрыгнула: общая сила волны толкнула ее вверх, и она вознеслась чуть ли не выше человеческого роста, так что едва удержала руки подруг вытянутыми руками. Она приземлилась, крича во все горло, и тут же взлетела следующая, та, что заступила на ее место. Круг бешено мчался, каждая по очереди взлетала, и казалось, что разбуженная плясками и обрядами сила самой земли подбрасывает людей вверх, превращая девушек в лебедей, в русалок, давая им возможность заглянуть за край небес…

Наконец русалка утомилась и упала как подкошенная. Движение круга замедлилось, потом совсем остановилось. Среди одобрительных, веселых хмельных воплей три девушки подняли русалку и отвели в сторону, уложили под кустом. С ее лица убрали рассыпанные волосы, и стало видно, что это Ведица. У нее, как у первой жрицы девичьей богини Лели, были в этот день свои обязанности, не менее ответственные, но тяжелые и утомительные. Девушка то ли устала до беспамятства, то ли дух ее еще не вернулся с Той Стороны; она тяжело дышала, не открывая глаз, кажется, ничего вокруг себя не замечая. Зная, что духу нужно время, чтобы вернуться в тело, и что лучше ему при этом не мешать, подруги оставили ее в покое. Только одна, по имени Лутошка, сидела рядом, присматривая за княжьей сестрой.

Народ веселился. Напившись медовой браги, у костров пели вразнобой, каждый свое. Старики возле самого большого костра ждали, пока поджарится баран, разрубленный на части, а его ноги и голову — самые почетные части, предназначенные для богов, — унесли и зарыли на краю поля. Молодежь, которой не полагалось участвовать в этом обряде, исполняемом старшими, уже переместилась к роще и затеяла там буйные игры — оттуда долетали веселые крики, вопли и визг девушек.

Вот подбежал какой-то парень, схватил за руку Лутошку, сторожившую утомленную русалку, поднял с травы, утянул за собой. От криков и смеха Ведица наконец очнулась, с трудом села, смахнула со лба и шеи нескольких бессовестных комаров, убрала с лица растрепанные волосы. Они были такими длинными, что окружали ее, как покрывало, и путались в траве. Лицо ее оставалось отрешенным: дикий дух земли и леса еще бродил в ней. Перед ее глазами по-прежнему стояла Та Сторона: березы, костры и люди вокруг казались полупрозрачными, а сквозь них проступала иная действительность. Она все еще видела, как вокруг нее носится светящееся кольцо силы, как возле стволов и кустов колышется нечто, похожее на облако, — это духи деревьев и трав приветствовали ее.

И она ничуть не удивилась, когда меж деревьев показалась странная фигура — не то человек, не то леший. Невысокий, определенно мужчина, он был закутан в травяные жгуты, а голову и лицо почти целиком скрывал огромный пышный венок, уже порядком помятый и потрепанный. Этот венок Ведица узнала: в нем красовался сегодня Удал, сын старейшины Угора, избранный Ярилой. Но это был не Удал… Скорее, сам Ярила, вышедший прямо из глубин Той Стороны, направлялся прямо к ней.

— Здравствуй, лебедь белая, невеста моя! — Он наклонился к ней, взял за руку, обнял и помог подняться. — Ждешь меня?

Он поцеловал ее в щеку, щекоча лицо цветочными головками и травяными стеблями венка. Его рука обнимала ее стан, и Ведица задрожала, по жилам пробежала горячая волна. Она повернулась, но лица его в полутьме рощи и под венком все равно разглядеть не смогла. Он поцеловал ее в губы, и она охотно ответила на его поцелуй. Все ее существо жаждало любви, страсть, разбуженная русалочьим духом, бродила в крови. И вот, словно боги услышали бессловесную мольбу, к ней пришел ее суженый… Стоя рядом, он оказался почти одного с ней роста, что отчасти скрывал высокий венок, но он был широкоплеч, молод, силен, от него веяло жаром и силой, и эта сила подчиняла Ведицу.

— Пойдешь со мной? — хрипло спросил он, и она почувствовала, что он тоже дрожит от возбуждения.

— Пойду, — прошептала она. — Суженый мой…

— А не боишься?

— Не боюсь. Уж сколько я ждала тебя… все глаза проглядела… Когда же, думала, ты придешь за мной…

— Вот я и пришел. Ты будешь моей женой? И брата не побоишься?

— Никого я не боюсь. Что мне брат, когда судьба моя решается…

— Ну, пойдем! — Ярила неохотно выпустил ее из объятий, но продолжал держать за руку. — Недосуг… идти надо скорее.

— Куда? — Сделав несколько шагов, Ведица остановилась.

— Тут неподалеку дружина меня ждет. У дуба. Ты им скажешь, что готова быть моей женой. И пора нам в путь трогаться. До утра время есть, а потом ведь тебя искать будут. Надо успеть. Нынче ночью никто нам не помеха, воле богов никто противиться не смеет, а утром нам надо быть далеко.

Смутно осознавая, что происходит, едва различая, где Явь, а где Та Сторона, почти не понимая, по которой стороне действительности ступают сейчас ее ноги, Ведица пошла за ним. Сильная рука уверенно вела ее, она видела Ярилин венок, но слышала хорошо знакомый голос живого земного человека, звавший ее за собой, и не могла противиться. Ее наполняло восторженное чувство близости к богам — среди них сейчас решалась ее судьба. Сбывалось то, чего она ждала много лет, — ее Ярила пришел за ней, — и никто не помешает им быть вместе. Она следовала за ним, даже мысленно не оглядываясь назад. Ведь сейчас священная божественная ночь, ночь Лели и Ярилы, ночь торжества молодости и любви. И то чудо, которого она много лет ждала, должно было случиться именно сегодня.