В это же время из прифронтовой провинции Хузестан, которую тоже нещадно бомбили, началась эвакуация советских специалистов, строивших там ТЭС «Рамин».

В Москве наконец-то поняли, что жизни наших людей реально угрожает опасность, и дали такую команду. Около восьмисот советских граждан выехали на автобусах колонной из Ахваза в Тегеран, чтобы оттуда отправиться в СССР. Их маршрут лежал через Исфаган. Это решение противоречило интересам иранцев. Наши люди служили своеобразным щитом самого крупного энергообъекта юга страны. Теперь электростанция была обречена.

Не буду говорить, каким образом, но мне удалось узнать, что в Исфаган из Тегерана по линии КСИР[37] поступила команда во что бы то ни стало задержать колонну и под конвоем вернуть назад в Хузестан. Информация пришла поздно вечером, когда автобусы должны были подъезжать к городу. Я оставил за старшего одного из дежурных комендантов, срочно поднял водителя, и вдвоем на старой консульской «Волге» мы помчались навстречу строителям. Нам удалось перехватить их за двадцать километров от Исфагана. Объяснив ситуацию старшему группы и сообщив, что следует делать, я поставил «Волгу» в начало колонны, и мы продолжили путь.

Перед въездом в г. Исфаган на контрольном посту уже стояло несколько десятков вооруженных людей. Один из них вышел вперед и поднял руку, давая понять, что проезд закрыт. Каково же было их удивление, когда «Волга», а за ней все автобусы, не доезжая поста, сделали поворот, выехали на второстепенную дорогу и по ней, увеличив скорость, проследовали в рабочий поселок ТЭС «Исфаган», расположенный в километре от автобана. Руководство строительства было заранее предупреждено, и нас там ждали. Когда опомнившиеся пасдары57 примчались вслед, их встретил объединенный коллектив в количестве около двух тысяч советских мужиков.

В течение последующих трех дней, пока шли напряженные переговоры между посольством в Тегеране и иранскими властями, я находился в поселке ТЭС, а наша «Волга» с консульскими номерами демонстративно стояла на въезде у ворот.

Впрочем, эта история имела также и ряд приятных моментов. Мне стало известно, что среди эвакуируемых из Ахваза людей находятся десять грузин. Я попросил собрать их вместе в доме одного из моих друзей, накрыл стол, поставил вино, и мы, согласно обычаям, начали поднимать тосты.

В застолье грузины говорят искренне, и я, когда пили за Родину, сказал, что для меня это понятие связано с маленькой, Богом забытой деревней высоко в горах Имеретии. Там в сопливые годы я рос под присмотром прабабушки, в окружении таких же, как она, горцев, которые не вполне понимали, для чего им в сельпо привезли странное приспособление под названием «замок». «Имя этой деревни — Хорити», — закончил я. И вдруг неожиданно один из сидевших спросил: «Ты на самом деле хоритец?!» В ответ я назвал имя прабабушки. Человек встал из-за стола и пошел меня обнимать, мы оказались соседями, близкой родней и в детстве бегали по одним и тем же горным тропинкам.

Надо было оказаться за тысячи километров от родных гор, в той ситуации, которую я описал, чтобы выяснить эти обстоятельства.

Но в любом случае спасибо Ирану за необыкновенное знакомство с замечательным человеком Автандилом Бре- гвадзе, ставшим впоследствии моим близким другом и крестным отцом.

Через три дня, когда проблемы, связанные с эвакуацией наших строителей, были урегулированы и их колонна продолжила путь в Тегеран, я вернулся в генконсульство. К этому времени Растерянный вышел из очередной комы и приступил к руководству учреждением, но неожиданно резко сменил амплуа, решив испытать себя в роли «деспота- самодура». Он начал топать ногами, оскорблять людей словесно, давать им бессмысленные, противоречивые указания.

Все, что делал Растерянный, носило отпечаток легкого помешательства. В частности, завхозу было приказано вырыть могилу, застрелить и похоронить в ней сторожевых собак. На мой недоуменный вопрос: «Саша, зачем?!» стоявший уже по колено в яме завхоз злобно ткнул лопатой в землю и буркнул: «х... его знает!»

В один из вечеров ко мне в кабинет пришли все мужчины - сотрудники консульства: «Реваз Валерианович, больше нет сил, с таким командиром не только псы, но и мы сами здесь в землю ляжем. Собираемся ставить вопрос: или он, или мы. Хотим знать ваше мнение?!»

Утром я зашел в кабинет к Растерянному и попросил выслушать. Смысл моих слов сводился к следующему: все мы сейчас связаны одной судьбой. Бомба не станет выяснять, шофер ты или генконсул, и, если толпа начнет рвать нас на части, тоже не спросит паспорт — дипломатический он или обычный. Среди наших людей нет военнообязанных, никто из них не подписывался ехать сюда погибать. Тем не менее они без паники вкалывают по полной. В этих условиях между нами не должно быть корпоративной дистанции, и командовать ими можно, только подавая личный пример.

— Ты молодой еще и неопытный, — ответил Растерянный, — а я эту публику давно изучил. Каждый сверчок — знай свой шесток, тем более в такой обстановке! Какое тут равноправие?! Тут гайки закручивать надо!

Выйдя из его кабинета, я сказал: «Действуйте, ребята, возражать не стану».

Дальше события развивались достаточно быстро. Состоялось открытое партийное собрание коммунистов, на котором Растерянному предъявили неоспоримые обвинения в воровстве государственного имущества, регулярном пьянстве, интригах, личном малодушии и паникерстве, проявленном во время бомбардировок. Партийная организация единогласно приняла решение о вынесении ему строгого выговора с занесением в учетную карточку, и весь коллектив ходатайствовал перед руководством Министерства иностранных дел о снятии Генерального консула СССР в Исфагане с занимаемой должности и откомандировании в Советский Союз.

Я подробно рассказал про случай с Растерянным, так как он совершенно уникальный. В истории советской дипломатии не было других примеров, когда техсостав снимал с должности руководителя загранучреждения. Мне его не было жалко. Собственные поступки привели этого человека к позорному финалу.

В результате его откомандирования я оказался в тупиковом положении: о переводе в Тегеран теперь не могло быть и речи. Приказом посла я был назначен Управляющим делами Генерального консульства СССР в Исфагане (в ранге атташе).

В Исфагане за мной постоянно следили. Это происходило по двум причинам. Во-первых, местная контрразведка не могла допустить и мысли о том, что среди сотрудников консульства нет разведчиков. В их понимании в этом случае все остальное теряло смысл. Во-вторых, им больше не за кем было следить (я имею в виду иностранцев), и получалось, что меня одного сторожило целое Управление.

Вычислить разведчика, действующего под дипломатическим прикрытием, в большинстве случаев сложности не представляет. Его рабочий режим, обусловленный спецификой деятельности, совершенно иной, чем у «чистого» дипломата. Разведчик вынужден больше двигаться. В «опасных» странах, таких как Иран, где для обычных дипломатов существуют ограничения в передвижении по городу, предписанные собственной службой безопасности, разведчик особенно легко узнаваем. Он появляется в такое время, в таких местах, куда никто из мидовцев даже случайно заехать не может. Машину паркует всегда «носом» к выезду: это — железное правило, в отличие от «чистого», который бросает как попало. Существует масса деталей, всех не перечесть, по которым определяется «кто есть кто», и плотное наружное наблюдение в течение максимум полугода дает на этот счет, как правило, точный ответ.