Номер незнакомый на мобильном.

– Здравствуйте, – просипела я в трубку.

Молчание.

– Я вас слушаю.

Молчание.

Отбой.

Я подождала и решилась позвонить по определившемуся номеру.

Гудки, соединение, и вновь – молчание.

– Простите, – сказала я самым своим вежливым голосом, самым доброжелательным и ровным тоном. – Мы очень волнуемся о Дарье Сергеевне. Если бы вы только могли нас успокоить. Вы ее видели?

И – после молчания пискнул тоненький девчоночий голосок:

– Да.

– Она жива?

– Не знаю.

Помаленьку, полегоньку, по слову вытянула из девчонки всю историю.

Как будто стояла она со своими подружками на лестничной площадке у батареи.

– Когда стояла?

– В шесть.

– Темно уже было на улице?

– Нет еще.

– А сейчас темно в шесть, зима, только-только день начал прибывать.

– В три, наверно.

– До Нового года? Или после?

– Не знаю. Я не помню уже.

Выяснилось, нарисовалось вот что.

На третьем этаже живет у них одиноко старушка, маленькая и горбатая, ей сто лет или тыща, никто не знает, все умирают, а она живет. И вот эта старушка сколько-то дней назад, не утром, не днем, но и не совсем вечером, вошла в подъезд не одна, а с другой старушкой, которая шла за ней тихо и покорно. На девочек, когда проходила мимо них, покорная старушка взглянула жалобно. Так, что девочки смолкли и тихо проводили ее глазами. Бедная старушка была заколдована, своей воли у нее не оставалось ни капли, она шла во власти колдуньи.

Девочки слышали, как открывается на третьем этаже дверь, слышали шорох шагов, щелчок замка.

Больше они жалкую старушку никогда не видели. И никто не видел.

– А рюкзак был при ней?

– Был.

– Темно-синий?

– Темно-синий. Или черный.

– Или розовый?

– Нет.

– Адрес скажи мне, пожалуйста.

– А вы награду дадите?

– Что ты хочешь?

Молчание.

– Я не знаю.

– Говори адрес.

9 января 2013, 23:50

Katerinaa: Казалось, что вчерашнее утро повторяется до мельчайших подробностей.

Тот же час, те же мертвые окна, тот же тихий автобус и тот же вагон электрички, и всё, кажется, повторяется, всё, но я вижу, замечаю, чуть больше, чем вчера.

Я замечаю шрам на руке кондукторши. Откуда мне знать, был ли он вчера, вчера я его не видела. Я замечаю, что одно стекло в вагонном окне странного зеленоватого цвета. Было ли оно таким же вчера? Не знаю, не видела. Я замечаю надпись на стене в тамбуре:

«Если ехать дальше лень, дерни эту» (последнее слово было затерто).

Была эта надпись вчера? Я не видела. Я как будто заново читаю одну и ту же книгу или пересматривают фильм и удивляюсь своей первоначальной слепоте. Если бы мне пришлось жить мою жизнь заново, я бы точно прожила ее точно так же, но по-другому, – другое бы увидела, всё, что в первый раз пропустила.

Та же платформа и те же дома, только утро теплее, да, это точно не вчерашнее утро, снега нет, но кажется, что вот-вот пойдет. Снежинка попадает сослепу тебе в лицо. Может быть, единственная снежинка, слетевшая с неба в это утро.

Я уже знаю, где нужный мне дом, видела на спутниковой карте. Каким неживым кажется на ней мир. На ней нет именно подробностей: шрамов, надписей, теней, шагов, голосов, лиц.

Обычная пятиэтажка. Обычный подъезд. Я знаю код, волшебное сим-сим.

Площадка, где стояли девчонки. Я устраиваюсь на подоконнике и готовлюсь ждать. Услышать поворот замка, шаги. Увидеть горбатую старушку. Она пойдет за хлебом, за картошкой, за чем-нибудь, что необходимо всякому живому существу, даже колдунье. Я не верю в колдунью, это всё детский мир, я живу в другом. Но все наши миры пересекаются.

Дом просыпается. Тянет сигаретным дымом с верхних этажей. Пахнет жареной картошкой. Хлопает где-то дверь, и я улавливаю обрывок смеха.

Я увидела ее за окном, на посветлевшей уже улице.

С самого раннего утра, значит, выходила, все магазины проверила, обследовала, развлеклась. Купила маловато, один пакет в руке. Прозрачный: хлеб виден и конфеты, грамм двести. Скудно живет девчоночья колдунья, наворожила бы себе чего побогаче.

Поднимается тяжело.

Ну вот, показалась.

– Здравствуйте, – я сползла с подоконника, улыбнулась. – Меня Катя зовут, я вас здесь дожидаюсь, за Дарь Сергевну хочу спасибо сказать, что приютили, как она там?

Молчала. Смотрела серыми зимними глазами.

– Митя, внук, совсем уже отчаялся, вы бы сказали ей про Митю, скажите, что Митя голову от горя потерял. Митя в командировке сейчас, а я вроде как вместо него. Как она там?

Крикнули наверху: «Коооля!»

– Жива она хоть?

– Жива.

Вымолвила. Наконец.

– Себя помнит?

– Что-то помнит.

– А что Мите-то не позвонили?

– Не говорила она про Митю. Кто он?

– Внук, я же говорю, внук.

– Молодой?

– Молодой.

– Она не говорила.

– Где вы ее подобрали?

– На почте сидела. Им закрываться, а она сидит.

– В полицию надо было позвонить.

– Зачем? Для чего?

– Вы же не знаете ничего про нее. Может, она свой адрес забыла, а родные с ума сходят.

Молчала, губы поджав.

Думала наверняка и про адрес, и про родных. Но согрешила – так не хотела отпускать, так хорошо ей вместе с ней. Разговоры разговаривать, чай пить, время коротать.

Что одиночество с человеком делает.

Katerinaa: Видела. Всё нормально.