Так там появились первые постояльцы. Разумеется, знатные.

Не посадишь же герцога в одну каталажку с ворьем, нищими, проститутками, убийцами… его ж там удавят! А тут – отдельные камеры, отличный повар, ласковый комендант и лучшие палачи. Глухонемые.

Но в этом деле важны не уши, а квалификация, не так ли?

И троих старших Ивельенов с порога отправили к ним в руки. Если с Амалией палачи еще осторожничали – все ж знатная дама, то с остальными Ганц приказал не церемониться. А как колоть несговорчивых, физическую сторону знали палачи, моральную – приставленные к ним специальные писцы. И работа пошла.

Ганц отправил Эдоарду голубя и принялся проглядывать бумаги. Надо ж определить, кого казнить, кого помиловать…

Комендант Стоунбага, кровно кое-чем обязанный Ганцу (было дело, и очень неприятное, когда того подставили с убийством богатого родственника), уступил королевскому представителю свой кабинет. И поинтересовался только, не нужно ли чего.

Ганц попросил вина с водой – сильно разведенного, чтобы для бодрости, или травок каких заварить и принялся за работу.

Пергаменты раскладывались в аккуратные кучки.

Договоры, обязательства, долговые расписки, письма… и все четче выкристаллизовывалась структура заговора. И торчали оттуда уши Авестера… Уроды! Нет, ну что им не живется? Обязательно надо соседям нагадить… правильно Рик на их крыске не женился!

Приезд короля прошел для Ганца незамеченным. Он настолько закопался в бумагах, что соизволил оторвать голову, только когда король вошел в кабинет. И тут же вскочил.

– Ваше величество…

Эдоард милостиво кивнул. Боль усиливалась, но пока – не до нее. Потом он позовет докторусов или этого хангана, почему нет?

Все потом…

– Что у тебя тут? Рассказывай.

Ганц вздохнул.

– Вот тут письма: что, как, к кому… в принципе мы все просчитали верно, ваше величество.

– Авестер?

– Увы…

– А… Амалия?

Ганц вздохнул вторично. Понурился. И вытащил из-за пазухи бумаги, которые не доверил никому. И которые даже не стал класть в общую кучку.

– Посмотрите, ваше величество.

Эдоард протянул руку – и Ганц обратил внимание, что королевские пальцы чуть подрагивают. М-да… никому такого не пожелаешь. Чтобы родная дочь… Вообще, эта история нравилась Ганцу все меньше и меньше. Инцест, убийство, заговор, отцеубийство, одним словом – хорошего мало.

И все – на таком уровне, что голову бы сохранить.

Эдоард быстро проглядывал пергаменты.

– Этот патер еще жив?

– Жив. – Ганц это знал точно. Пастор Воплер последнее время пользовался популярностью, и к нему стекалась куча церковного народу. В том числе и этот… редкая дрянь, потому и запомнился.

– Его тоже в Стоунбаг.

– Уже распорядился, ваше величество.

Эдоард посмотрел поверх пергамента.

– Вы раньше знали, что тут написано?

– Догадывался, – признался Ганц.

– Они здесь?

– Да, ваше величество. Какие будут приказания?

– Какие тут приказания? Допросить, вытряхнуть все – и казнить.

– Э…

– Ивельенов обоих. Амалию… мне надо с ней поговорить.

– А дети?

– Смотря что они знают. Если ничего о своем происхождении – пусть живут, но в монастырях и под присмотром.

– А близнецы?

– Кто-то же должен стать следующими герцогами. Хотя я еще подумаю…

Ганц кивнул. Эдоард машинально потер грудь.

– Проводи меня к Амалии…

Женщина сидела на грубой соломенной подстилке. Но допросная была достаточно чистая. Платье порвано, есть кровоподтеки, но следов изнасилования или серьезных пыток пока не видно.

Эдоард распахнул дверь и вошел. Ганц, не спрашивая, вошел вслед за королем. Отослал палачей и писца. И, когда его величество сверкнул на него глазами, объяснил:

– Ваше величество, если ее прикуют – я выйду. А так… я ведь и так все знаю.

Эдоард махнул рукой. Проклятая боль… да пропади оно пропадом… это лицо.

Амалия… глаза Джесси, ее волосы, улыбка – и его черты. Дитя их любви. Его старшая дочь…

– Почему?

Глаза Амалии сверкнули. Она не собиралась бросаться на короля, но держалась гордо.

– За Эдмона. Вы убили его!

– Не я.

– Мой отец ничего не делал без королевского приказа. Я знаю!

– Я не отдавал ему такого приказа. Клянусь.

Женщина выпрямилась. Опустила глаза. Поверила.

– Я любила его. Мы были женаты. А вы… вы никогда бы не разрешили…

– Вы даже не спрашивали почему.

Амалия вздохнула.

Почему?

И перед взором поплыли картины прошлого.

Вот она, совсем маленькая девочка, приглашена во дворец. Королева – еще Имоджин – бросает что-то резкое. И Амалия убегает плакать в коридор.

– Ты чего ревешь? – Рядом стоит серьезный сероглазый мальчик.

– Не твое дело, – огрызается Амалия.

Но Эдмон, а это был именно он, не уходит.

– Не плачь. Хочешь конфету?

Амалия робко кивает, и ей в ладонь ложится большой полосатый леденец. И серые глаза впервые встречаются с синими.

– Спасибо…

Вот ей двенадцать лет. Теперь королева уже Джессимин. И Амалию довольно часто приглашают во дворец. Сейчас пригласили просто так… она удрала от всех и ходит, разглядывая залы, коридоры.

– Ты что тут делаешь? – Опять сероглазый мальчик.

– Гуляю. А что, нельзя?

– Тебе – нельзя.

– Это еще почему?

– Потому что ты – Иртон.

– И что? Зато я красивая!

– Кто тебе сказал такую глупость?

– Папа. И мама. – Алисия вообще-то не говорила, но ведь и соврать можно, правильно? – Разве я некрасивая?

– Ты – Иртон?

– Я – Амалия Иртон. А что?

– Ненавижу вас всех! – бросает мальчик и уходит. А Амалия остается с чувством потери чего-то важного.

Вот ей пятнадцать лет. Сейчас она одна из девочек, подающих ноты, нитки, разные мелочи королеве, и может часто бывать при дворе. Тем более что ее мать, Алисия, приближена к королеве.

Эдмон проходит по коридору мимо нее. Амалия тоже его «не замечает», хотя паренек с карими глазами, следующий за принцем, смотрит восхищенно. Но тоже молчит.