— Ага. Я тоже.

— Я слышал, как папа на маму кричал. Только слов не разобрал.

— И поэтому подкрался к двери. — Моррис прикоснулся губами к его взмокшему лбу.

— Да. А они открыли дверь и…

— Знаю. И попали тебе по пальцу. Давай все-таки поищем бинт, идет? — Моррис собрался встать с кровати.

— Нет! Не уходи! Не бросай меня.

Моррис со вздохом взял ладони младшего в свои.

— Не надо волноваться, Алекс. Что бы ни произошло у папы с мамой, я у тебя всегда буду. Ты понял?

Ноготь Алекс и вправду потерял. И брата, кажется, тоже — несмотря на давнее обещание Морриса. За прошедшие с тех пор годы Моррис превратился в другого человека. А родители по иронии судьбы пережили все бури и сблизились в мирной старости.

— Ты даже не попробовала рыбу, Клэрри, — сказала Тильда. — Не нравится форель?

— Я не знаю.

— А ты вообще ничего не ешь, Хайди! — Тильда, как заботливая мамаша, проверяла все тарелки по очереди. — Что с тобой? Нездоровится?

— С ней все в порядке, — торопливо отозвался вместо жены Глянец. — Не правда ли, дорогая?

— В полном порядке. — Голос Сетки дрогнул. — Просто задумалась.

О чем задумалась? — спросила себя Клэрри. Быть может, она тоже внутри звенит и тренькает, как ее муж? Слова каждого из собравшихся на этом ужине скрывали больше, чем выражали. Возможно, так и положено, а она просто раньше не замечала этого за другими? Возможно, в общении важно как раз держать собеседника на расстоянии, а не открываться перед ним? Возможно, без защитного панциря всем этим людям просто не вынести бурной общественной жизни, швыряющей их с делового завтрака на званый ужин или вечеринку, когда им хочется лишь свернуться в уголке клубочком и побыть в одиночестве. Клэрри вспомнился бряцающий хаос в голове Глянца, и щеки ее запылали, словно она увидела его голым.

— …Это было так смешно, — донесся до нее голос Круэллы. — Я в первый раз попала в метро на Валентинов день. Час пик, вагон полон, а я с тюльпанами, которые купила на станции — просто потому, что они мне понравились. Вы не поверите, что мне пришлось пережить! Кто-то косился с завистью и обидой… а точнее сказать, с ненавистью и думал: «Вот повезло глупой гусыне — ее любят, поздравляют, цветы дарят, а я опять еду в пустой дом, ужинать в компании с микроволновкой». Но были и такие, кто смотрел на меня, будто говорил: «Она влюблена. Какая прелесть». А мне хотелось ответить и тем и другим: «Кретины, я сама их себе купила!» Но знаете, что самое смешное? В вагоне были и женщины с большими, просто гигантскими букетами — и они тоже смотрели на меня! И думали: «А мои цветы лучше». Нет, вы можете себе представить — мои цветы лучше! А я смотрела на них и читала их мысли: «У меня-то розы, а у нее какие-то садовые цветочки». Или: «Мои-то из шелка, вечные, а ее и трех дней не простоят». Или просто: «Нет, вы только поглядите на эту гусыню с тюльпанчиками!» Но забавнее всего то, что я тоже подхватила игру. Знаете, о чем я думала? «Мои простенькие тюльпаны прекрасны, как картина минималиста, а все ваши букеты — пошлая безвкусица. Лично я предпочла бы, чтобы мне признались в любви, подарив скромненький букетик тюльпанов». Да-да, именно так я и думала. В конце концов мне уже хотелось орать на весь вагон: «Знаю я, все знаю! Букетик у меня невзрачный и дешевый, но на черта мне цветы на Валентинов день, если муж поставил у дома новехонькое белоснежное авто, перевязанное розовой лентой с бантом и поздравлением на карточке: Единственной истинной женщине в мире».

— Дорогая, ну к чему все это?.. — За фальшивым смущением в голосе Вояки Клэрри уловила опасливое недовольство.

— А почему нет? — проворковала Круэлла. — Не вижу причин стыдиться своего очень романтичного и очень богатого мужа.

Кость то ли фыркнула, то ли икнула в ответ. Под пристальным взглядом Клэрри пальцы Кости стиснули вилку и нож с такой силой, что побелели костяшки.

— Вы рассказали ради смеха. — Вместе со словами с губ Кости брызнула слюна, спланировав на стол за ее тарелкой. — А в результате только подтвердили мое давнее убеждение, что Валентинов день — самый нелепый, торгашеский и бессмысленный праздник в году.

— Это уж слишком, дорогая, — полушепотом сказал Пластилин.

— По торгашеству День матери его переплюнет, — возразил Глянец.

— Верно. А как насчет Рождества? — добавила Круэлла. — Что может быть более нелепым и торгашеским?

— Вот о Рождестве не надо, Джуди, — прогудел Пластилин сквозь салфетку, которой он вытирал рот. — Уж если моя жена заведет речь о Рождестве, ее никому не остановить. Будем слушать до конца вечера. Я прав, дорогая?

Кость с бледной улыбкой в три глотка ополовинила бокал.

— Не волнуйтесь, я не собираюсь навязывать всем свое мнение, — пробормотала она и опять припала к бокалу.

Клэрри глазела на Кость так давно и так пристально, что у нее закружилась голова и накатила волна дурноты. Но она не отвела взгляда. Все смотрела и смотрела, и лицо Кости словно бы сдвигалось и скользило в сторону, постепенно растворяясь, пока на его месте не осталась одна лишь пустота. Пустота, которая начала принимать очертания, медленно складываясь в идеальную картинку комнаты… точнее, угла в комнате, где живет одинокий, старый человек. Здесь все было цвета засохшей горчицы — и бурый истрепанный, протертый ковер, и обои, когда-то цветастые, а теперь безжизненно-тусклые, в грязных разводах. Две рамки на треугольном журнальном столике с выцветшей кружевной салфеткой были пусты. Свет в комнату проникал из невидимого для Клэрри окна. В затхлом воздухе плавали пылинки. Откуда-то влетела гигантская навозная муха и принялась биться о стены с таким неистовством, словно решила расплющиться на одной из них.

Клэрри моргнула, и лицо Кости вернулось на место — перекошенное, настороженное: Кость знала, что находится под прицелом настойчивого внимания. Она злобно глянула на Клэрри, и та на миг вновь увидела синеватую навозную муху, бьющуюся изнутри правого глаза Кости.

Клэрри решила не обращать больше внимания на Кость и, опустив голову, уставилась в другой глаз — желтый, не дающий ей покоя, мертвый рыбий глаз. Рыбина подмигнула.

Форель так и покоилась на тарелке нетронутой. Клэрри наколола на вилку кусочек гарнира и ножом намазала его зеленым пюре. Искоса глянула на Тильду — не следит ли? — и позволила себе баловство: слизнув пюре с картошки, как мороженое на палочке, она подержала лакомство во рту, наслаждаясь миндальным вкусом. Потом медленно проглотила и мысленно увидела, как яркая зелень скользит вниз по пищеводу и окрашивает его в изумрудный цвет. Ей всегда нравилось продлевать удовольствие от еды, представляя весь процесс. Ведь пережевывание и глотание, если на то пошло, — лишь малая его часть, и очень важно понять, что происходит внутри. Еще раз покосившись на Тильду, Клэрри забросила хрустящую картошку в рот и постаралась растворить ее, не коснувшись зубами, впитав всю сладость пастернака. Форель гадливо скривилась, но Клэрри уговорила себя, что не замечает рыбьих гримас.