Так, в Эстергом-таборе во время моего пребывания там был разоблачен один самозванец, выдававший себя за военного врача и бросавшийся в глаза невежеством и тупостью совершенно исключительными, и что же? Лагерное командование перевело его даже не в другой лагерь, а в госпиталь для военнопленных, где с первого же дня больные, попадавшие к нему на осмотр, стали высказывать сомнения коменданту госпиталя в медицинских знаниях лжеврача; комендант отказывался даже выслушивать эти заявления, пока вновь поступивший в госпиталь раненый офицер не опознал в лжевраче санитара своей роты, и лжеврача только перевели снова в лагерь – понятно, опять новый.

В другой раз я был свидетелем, как самозванец, выдававший себя за офицера Донского казачьего войска… не знал даже цвета лампас своего войска. Он всплыл после этого в другом лагере, но уже под видом армейского прапорщика.

Но были в числе таких агитаторов и настоящие офицеры, иногда высокоинтеллигентные, но… купленные лагерной комендатурой. Были, разумеется, и идейно убежденные люди, искренно верившие в истинность своих идеалов.

Следует заметить, что если из шпионов в офицерские лагеря обычно назначались дельные и способные, то из агитаторов наиболее талантливые и энергичные назначались в солдатские лагеря, а в офицерские попадали наиболее бесцветные и бездарные.

Для популяризации желательных австрийскому военному командованию идей среди военнопленных широко распространялась издаваемая при австрийском генеральном штабе газета «Русские известия». Агитационная работа при помощи последней проводилась очень планомерно и постепенно. Начавшись защитой прав законодательных учреждений в рамках строгой легальности и доказыванием необходимости ответственного министерства с Милюковым[51] во главе, как-то незаметно переходя к пропаганде социалистических лозунгов и панегирикам Керенскому[52], агитация «Русских известий», будто не вступая в противоречие со своими прежними положениями, а вполне логически, заканчивалась проповедью большевизма и славословием Ленину и Троцкому. Самым уязвимым местом этого издания, бросавшимся в глаза логической бессмыслицей, были его постоянные нападки на тайную поддержку, оказываемую британским посольством в Петербурге тем же идеям, которые проповедовались «Известиями».

И под этим soit disant[53] органом социалистической мысли красовалась подпись императорского и королевского капитана генерального штаба Гуго Нагеля и адрес типографии Военного министерства.

Пропаганда пораженчества, ведшаяся «Известиями», имела своих агентов и защитников среди военнопленных офицеров лагеря Лека, и между ними и генералом Корниловым все время шла ожесточенная борьба.

Споры и столкновения, проходившие на этой почве, принимали самые резкие формы. Как-то в споре с Корниловым генерал-лейтенант Мартынов, утверждая, что для установления в России республиканского строя необходимо скомпрометировать монархию всеми средствами и способами, какие только представятся, начиная распространением слухов, опорочивающих личность членов царствующей династии и обвинениями их в измене интересам России и кончая содействием поражению России в мировой войне, упрекал генерала Корнилова в недостатке последовательности его политических убеждений. Генерал Мартынов цинично закончил, что считает себя как республиканца обязанным помогать поражению русской армии и надеется быть военным министром будущей русской республики, тогда как Корнилов так и умрет начальником дивизии, если будет останавливаться на полдороге.

– Вы – не республиканец и никогда не были и не будете действительно республиканцем, Вы – просто изменник! – крикнул Корнилов, бросив в Мартынова стулом, на спинку которого опирался во время разговора, повернулся на каблуках и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

И таких столкновений было не одно и не с одним генералом Мартыновым, который, кстати, как я слышал, уже тут в Праге (от генерала Чернавина[54]) состоит в настоящее время на службе в Красной армии.

Но если не могло быть никакой речи о возможности сколько-нибудь спокойных отношений между генералом Корниловым и пораженцами, в искренность и неподкупность убеждений которых он не верил, то вообще по своим политическим воззрениям Корнилов не мог сойтись с большинством военнопленных офицеров лагеря Лека, как монархистов, так равно и республиканцев. Если прямота и глубокая убежденность его взглядов вызывали уважение в политически несогласных с ним офицерах, то та же прямота и искренность были причиной частых споров.

Высказывая открыто республиканские взгляды и будучи сторонником буржуазно-демократического республиканского строя и противником социализма, который он считал опасной утопией, генерал Корнилов признавал необходимость эволюционного развития государственных форм и был врагом революционных методов борьбы не только во время войны, но и в мирное время. На революционную же борьбу в то время, как Россия находилась в войне с внешним врагом, генерал Корнилов смотрел как на государственную измену.

Если во всем этом Корнилов сходился с большинством из офицеров республиканцев и даже с частью монархистов, допускавших эволюционирование государственного строя, то в своих взглядах на взаимоотношения понятий государства, верховной власти и народа Корнилов не мог согласиться с подавляющим большинством и республиканцев, и монархистов.

Корнилов был по убеждениям крайним «государственником» (употребляю этот термин за отсутствием другого, который более соответствовал бы той преобладающей надо всем идеи государственности, сторонником которой он был). В представлении Корнилова не только верховная власть (будь она монархическая или республиканская, безразлично), но и народ являлись служебными подчиненными понятиями по отношению к идее государства. «И верховная власть народов должна быть слугами государства», – говорил Корнилов. Но почти все без исключений офицеры, придерживавшиеся республиканских взглядов, держались того убеждения, что не только верховная власть, но и государство является слугами народа, благодаря чему создавалось неожиданное положение, что в этой области своих политических убеждений безусловный республиканец генерал Корнилов более сходился с монархически мыслящей частью офицерства.

Так как среди монархистов были или лица, не отделяющие в своем представлении личности монарха от государства, смотревшие на него как на олицетворение и символ государства и сливавшие воедино эти два понятия, или лица, считавшие, что монарх должен быть слугою государства и даже первым слугою своего народа, то и создавалось то положение, что генерал Корнилов не был вполне ни с республиканцами, ни с монархистами. «Будучи республиканцем, я лишь скрепя сердце подчиняюсь монархической власти, даже если она будет слугою государственных интересов, так как полагаю, что республиканская власть лучше может их обеспечить, – говорил генерал Корнилов, – но я не признаю и не подчинюсь республиканской власти, которая интересы громадного большинства и даже всего народа ставила бы выше интересов государства. В возможностях верховной власти почти всегда только проходящие и временные интересы народа и очень часто – вся судьба и будущее государства. И если бы республиканская власть постановила сохранение республиканского строя выше интересов государства и народа, я, не будучи монархистом, защищал бы тот монархический строй, который выше самосохранения поставил бы интересы государства». Я передаю не дословно, чтобы соединить несколько отдельных фраз, говорившихся Корниловым не один раз, но вполне сохраняя смысл, высказывавшихся им положений.