а вовсе не то, как «Сократ внушал своим друзьям желание развивать в себе умеренность в еде, питье, сладострастии, сне и выносливость в перенесении холода, жара и труда» (Ксенофонт, «Воспоминания о Сократе», кн. II, гл.1, 1). Более того, если учесть, что из этой «программы», противопоставленной школе удовольствий, впоследствии вырастает основывающийся на разумной сдержанности кинизм, то очень даже вероятно, что мы вообще имеем отголоски того, как сам Сократ «ставил дочерние школы», то есть помогал мыслящим людям очистить свое мышление и состояться в том, что они считали своим путем.

Именно поэтому Сократ ведет свое рассуждение, как это и было ему свойственно, предельно всерьез и начинает, что для нас значимо, с той части обозначенного выше «кругового пути», которую мы назвали управлением: «Скажи мне, Аристипп, если бы тебе пришлось взять двоих молодых людей на воспитание, – одного воспитывать так, чтобы он умел властвовать, а другого так, чтоб он и не мечтал о власти, – как бы ты стал воспитывать каждого из них?» (Там же).

Здесь все не случайно. Мы помним, что конечной точкой рассуждений для Сократа является смерть, она же – благочестивая смерть, а вот начальной – не рождение, а воспитание как выбор жизненного пути. Рождение существует для него лишь как факт обретения дара жизни. Это означает, что и данный разговор есть разговор о выборе философии или мировоззрения. Только после того, как вообще встает вопрос о выборе мировоззрения, можно говорить о рождении человека разумного. Все остальное – существование в обычае – есть для Сократа, по сути, существование подобное животному, а для нас – машине, управляемой программами – образцами поведения. Следовательно, вопрос о выборе мировоззрения есть одновременно и вопрос о разуме и, в какой-то мере, рождении Человека. Тема разума или благоразумия также принципиальна для Сократа, как и тема справедливости. Разум противопоставляется у него безумию. Это значит, что, когда мы будем встречать в тексте слово безумие, речь будет идти о разуме, хотя и как о его отсутствии.

Итак, путь удовольствий или путь умеренности и разумности. Этот вопрос был для Сократа одним из важнейших, потому что позволял обратиться к азам или началам, потому что там, где рождение не рассматривается как начало рассуждения, этим началом оказывается смерть, а жизнь – лишь то, что к ней ведет или позволяет не умирать.

«– Хочешь, рассмотрим этот вопрос, начиная с пищи, как будто с азбуки?

Аристипп отвечал:

– Да, действительно, пища – это начало воспитания, как мне кажется: нельзя и жить, если не будешь питаться.

– Значит, желание вкушать пищу, когда настанет время, должно являться у них обоих?

– Да, должно, – отвечал тот.

– Так вот, которого из них будем мы приучать ставить выше исполнение неотложного дела, чем удовлетворение желудка?

– Того, клянусь Зевсом, – отвечал тот, – которого будем воспитывать для власти, чтобы государственные дела не оставались не исполненными во время его правления.

– Значит, – продолжал Сократ, – когда они захотят пить, надо приучать его же переносить жажду?

– Конечно, – отвечал тот» (Там же, 1–2).

И также разбираются они со сном, любовью, трудами, военным делом.

«– Значит, человек, прошедший такое воспитание, не правда ли, не так легко попадется в руки врагов, как попадаются животные? Как известно, некоторых из них соблазняет желудок: хоть они и очень пугливы, но желание поесть влечет их к приманке, и они попадаются; других ловят на питье.

– Конечно, – отвечал тот.

– Не попадаются ли иные в сети из-за своей похотливости, как, например, перепела и куропатки, которые стремятся на голос самки, объятые желанием и ожиданием наслаждений любви, и забывают об опасности?

Аристипп согласился и с этим.

– Так, не унизительно ли для человека, как ты думаешь, если с ним случается то же, что с самыми неразумными животными? Так, например, прелюбодеи пробираются на женские половины, хоть и знают, что соблазнитель рискует не только понести наказание, которым грозит закон, но и попасть в засаду и, попавшись, подвергнуться позорному обращению. И, хотя соблазнителя ожидают такие бедствия и унижения, хотя есть много средств избавиться от любовной страсти без всякой опасности, они все-таки идут на риск: разве это не полное сумасшествие? <…> Значит, если людей воздержанных во всем этом мы ставим в разряд годных к власти, то неспособных к воздержанию мы поставим в разряд тех, которые не должны даже и мечтать о власти?

Аристипп согласился с этим.

– Что же? Раз ты можешь указать каждому разряду этих людей его место, ты уж верно, сообразил, в который из этих разрядов ты по справедливости поставил бы себя самого?» (Там же, 4–7).

Заявлена школа: человек отличается от животного тем, что способен управлять своими желаниями и для этого развивает различные способности, которые все можно объединить именем: способность управлять желаниями. Эта способность – одна из основных черт разума. История покажет, что Аристипп в этом ключе и будет развивать свою школу.

Что же касается власти и управления, то Сократ вовсе не призывает своего ученика отказаться от своего жизненного пути и перейти в государственные мужи. Понять Сократа так – значит забыть, что для философа той эпохи школа и жизнь едины. Следовательно, если бы Сократ считал, что для воплощения его теории надо идти во власть, он бы там был. Следовательно, он, как обычно, лишь помогает ученику обрести предельную ясность в избранном им пути, для чего, конечно, надо создать образ этого пути.

«Да, – отвечал Аристипп, – и ни в каком случае я не ставлю себя в число тех, которые хотят властвовать. Трудное дело – добывать для себя самого что нужно; но лишь совершенный безумец, кажется мне, может, не довольствуясь этим, налагать на себя еще новое бремя – доставлять всем гражданам, что им нужно. Человек отказывает себе в удовлетворении многих желаний и в то же время, стоя во главе государства, подвергается наказанию в случае неисполнения всех желаний граждан: да разве это не совершенное безумие? Государства считают себя вправе распоряжаться должностными лицами, как я своими слугами: как я считаю своим правом, чтобы слуги мне поставляли продукты в изобилии, а сами ничего из них не касались, так и граждане думают, что правители обязаны доставлять им всякие блага в возможно большем количестве, а сами должны от всего этого воздерживаться.

Ввиду этого тех, кто желает и сам иметь много хлопот и другим доставлять их, я воспитал бы так и поставил бы в разряд годных к власти; а уж себя-то я ставлю в разряд желающих жить как можно легче и приятнее» (Там же, 8–9).

Кто б не хотел!