— Ты хочешь скопировать портреты этих двоих и раздать вместе с Варькиной фотографией людям, которых тебе выделят в помощь?

— Если выделят… Да. Вдвоем с тобой мы будем бродить по квартирам целый день. А еще нужно отослать Варькин рисунок по факсу в Москву — вдруг Вася с Толей известны моим коллегам? Неспроста же эта парочка удирала оттуда по чужим документам.

— Вот что мы сделаем: сейчас ты быстро напишешь к Варькиным рисункам сопроводительный текст для Москвы, оставишь мне номер тамошнего телефона и номер здешнего полковника. Ксерокс, факс и машину я тебе обеспечу без помощи милиции, полковнику позвоню и сообщение твое отправлю. А ты сразу поезжай опрашивать жильцов. Если полковник не даст людей, я сама раздобуду тебе помощников. Зря я, что ли, полгорода прикармливаю?

— Сандра! — Селезнев встал, обошел вокруг стола и чмокнул ее в щеку. Ты… Ты настоящее сокровище.

— Мои достоинства мы обсудим потом, — ворчливо ответила она, подталкивая к нему блокнот и ручку, выуженную из той же черной сумки. — Пиши текст и номера с именами-отчествами.

Дон кивнул, открыл блокнот и начал строчить послание коллегам в Москву, а она вышла из кухни. Через минуту донесся ее грудной голос:

— Константина будьте любезны… Да, пожалуйста, разбудите, у меня очень срочное дело… Котик, это Александра… Помолчи, болтун, мне срочно нужна помощь. Значит, так: через полчаса привезешь мне ксерокс, факс и оставишь здесь свою машину… Я не шучу, это вопрос жизни и смерти… И твоей тоже, если будешь тянуть волынку… Тогда пришли шофера… Ничего, влезет, машина вместительная… Ладно, жмот, машину можешь оставить себе. У других попрошу. Но в следующий раз, когда тебе понадобится прикрытие для своих темных делишек, ко мне не суйся… Это не шантаж, а честное предупреждение. Котик, постарайся побыстрее, пожалуйста. Я потом тебе все объясню.

— Привет, тезка! Ты сегодня в первой половине дня свободен? Спасибо, Шурик, я тронута… Да, приезжай как можно скорее… Да-да, из-за нее… Нет, не нашлась… Постой, что это за голоса? Свистать всех наверх и тащи их с собой! Чем больше народу, тем лучше… Виталию? Отличная мысль! Пусть хоть весь свой инкубатор сюда притащит. Пока, до встречи!

— Алло, Алина?.. Для кого-то рань, а кто-то еще не ложился. У тебя когда следующий экзамен?.. Отлично, ты мне сегодня очень нужна. Немедленно! Объясню, как приедешь. Ты можешь прихватить с собой кого-нибудь из группы?.. А еще?.. Да, замечательно! Жду!

К тому моменту, когда Селезнев был готов к выходу, у него сложилось полное впечатление, что розыски Варвары станут самым масштабным мероприятием за всю историю Санкт-Петербурга.

Мне казалось, будто я пересекаю бурный океан в тесном темном трюме парохода. Нет, даже не в трюме, а в машинном отделении, погруженном в полную темноту. Меня качало вниз-вверх, мотало из стороны в сторону, а в голове, огромной и тяжелой, как чугунный котел, гремел то ли африканский тамтам, то ли отечественный копер. Потом темное пространство пробил луч света, и, сделав невероятное усилие, я сообразила, что мне приподняли веко.

— Посмотри на зрачки, придурок! — донеслось из невероятной дали. — Ты какую дозу ей вколол? От такой и здоровый мужик на сутки вырубится. Теперь жди до посинения, пока она заговорит. Если вообще заговорит…

Слова, серые и тяжелые, точно свинцовые грузила, падали на поверхность сознания с противным всплеском и, ни секунды не задерживаясь, погружались в черную глубину. Я упорно пыталась ухватить хотя бы одно, но они с неожиданным проворством проскальзывали между воображаемыми пальцами. Человеческая речь превратилась в бессмысленный гул, вторящий проклятому тамтаму. Пятнышко света, составившее мне компанию, очевидно решило, что попало в недостойное общество, и пропало. Я его не винила. В эту минуту мое общество вызывало тошноту даже у меня самой.

— Заговорит, куда денется! Нужно будет, я ей лично все пальцы переломаю.

— Костолом, трам-тара-рам! Да она запросто может не очнуться, понял, дебил?

— Заткни пасть, умник! Кто говорил, что эта телка прибилась к нам случайно?

— Ну я… Но ведь ты тоже с ней говорил и шмотки ее видел! И согласился со мной. Черт, как же я мог так проколоться?

— И на старуху бывает проруха, непогрешимый профи. Видать, эта птичка слишком высокого для тебя полета.

— Да пошел ты…

— Ладно, ладно, замяли. Так, по-твоему, она еще долго не очухается?

— Часа три как минимум.

— Может, перетащить ее в комнату?

— Нет, в тепле она будет отходить еще дольше.

— Так что же нам — три часа ее здесь караулить? Задубеем!

— Это ни к чему. Отсюда только один выход. Закрыть его, и дело с концом. Когда прочухается, мимо нас ей не проскочить.

— Ну так пошли вниз. Я жрать хочу и устал, как собака.

Голоса смолкли. Тамтам тоже отдалился и заглох. Я погрузилась в блаженную пустоту. Однако слова, миновав сознание, осели в подсознании, и через некоторое время оно принялось посылать мне тревожные сигналы. Я сопротивлялась, решительно не желая всплывать из безмолвных глубин в штормовую качку, но отчаянный SOS толчками выпихивал меня на поверхность. И вот меня уже снова мотает и болтает, а трудолюбивый копер исправно забивает свои сваи. Мне понадобилась целая вечность, чтобы продрать глаза и осмотреться. Вторая вечность ушла на осмысление увиденного.

Я лежала в полутьме на какой-то ребристо-бугристой поверхности, в которую меня вдавливало тяжелое ватное одеяло. В дальней стене зияло отверстие маленького окошка. Окошко было пыльным и пятнистым, но все же не настолько, чтобы полностью закрыть доступ солнцу, сиявшему за стенами темницы. Мутный от пыли столб солнечного света расплывался и терялся в сумраке, не достигая моего угла, но мне его вполне хватило, чтобы понять, где я нахожусь. Две обшитые досками стены, сходящиеся клином над головой, треугольные торцы, тяжелые перекрещенные балки и дощатый пол не оставляли сомнений: я на чердаке большого деревенского дома. Справа от моего неудобного лежбища виднелся оцинкованный квадрат чердачного люка. Прямо передо мной в нескольких шагах темнела громада кирпичной печной трубы. Воздух пах морозом и пылью. Необычное сочетание.

Я попыталась приподняться — дурнота только усилилась. Прикрыла глаза — и голова так закружилась, что я едва успела свеситься над краем старого пружинного матраса, на котором лежала. Меня вывернуло наизнанку. Казалось, издаваемые мной звуки способны заглушить трубы Страшного cуда, но, как ни странно, никто не поднялся полюбопытствовать, что происходит. Но вот рвотные позывы прошли, и стало легче. Правда, во рту все пересохло, а горло саднило, словно по нему прошлись наждачной бумагой, но мозги немного прочистились.

Итак, я неведомым образом очутилась на чердаке неизвестной избы, за стенами коей ярко светило солнце. Между тем последним воспоминанием, предшествующим сему чудесному пробуждению, была узкая питерская улочка и темнеющие в сумерках низкие облака. Порывшись в памяти, я не нашла там ни малейшего намека на объяснение этой смены декораций. Пришлось прибегнуть к помощи своего могучего интеллекта. Проанализировав все имеющиеся данные, включая скверное физическое состояние и полное отсутствие воспоминаний о причинах, его вызвавших, мой суперпроцессор выдал блестящее резюме: произошло нечто неожиданное и, скорее всего, весьма неприятное.