— Так значит, по вашему мнению, отец Иоанн Кронштадский не великий подвижник? Ну, уж одна тогда надежда, что вы успеете великим подвижником стать, прежде чем на нас нападут. Давайте, тяпнем воронцовской.

И они в полном согласии тяпнули.

— А вот и наш бомбоискатель пришел, — сказал Сергей, ставя рюмку на стол.

— Нашел бомбу? — спросил пристав.

— В печку ее, в печку, — сказал судейский. — Нечего в доме всякую дрянь держать.

— Нет, не нашел, — уже вполне трезвым голосом сказал капитан и потер замерзшие руки. — Наверное, сообщник увез. Подельник его поодаль в извозчике сидеть остался. Видать, пока мы этого допрашивали, он ее из снега и выкопал.

— Ты хоть приметы этого второго запомнил?

— Конечно. Длинный, в шубе, в очках.

— А бляху у извозчика разглядел?

— Нет. Но мой извозчик его знает.

— А где твой извозчик? Отпустил? А бляху запомнил?

— Панфил зовут. С Лиговки. Там все его знают.

— Тьфу! Садись лучше, Александр, между отцом Серафимом и дьяконом, там тебе место оставлено.

Капитан послушно поплелся на указанное место.

— А я вас, батюшка, сразу признал, — тихо сказал он священнику. — Полагаю, мы с вами вдвоем этого заговорщика прямо к Его Высочеству должны сейчас свезти.

— Да как же вам от стола-то праздничного отрываться? Грех. Да и не в себе вы. Мне-то уж с дьяконом домой пора собираться… Обещал к Федосею Ивановичу заглянуть, но опять не дойду. Вон как дьякон-то нагрузился. Опять обида выйдет. Да и попадья дома ждет с детями.

— Он, батюшка, меня преследовал со своим сообщником целый день, — продолжал, не слушая священника, капитан. — Этого-то я схватил, а второй на свободе остался, бежал.

Вчера-то я полагал, что они на меня на Конюшенной нападали, чтобы письмо ценное похитить, а теперь я знаю, что они не из полиции, а заговорщики.

— Вы его с утра допросите, как проспитесь. А потом за мной пошлите, вместе и отвезем.

* * *

Мария Павловна была настоящим центром семейных дрязг в императорской семье. Она искренне ненавидела императрицу и не любила императора. Более всего ее раздражало то, что этот грубый венценосный чурбан не обращал на нее никакого внимания. Даже то, что она демонстративно 20 лет не принимала православие, его абсолютно не интересовало.

После катастрофы в Борках распространились при дворе и по всей столице слухи, будто она вскрикнула, когда узнала о случившемся крушении царского поезда: «Никогда у нас больше не будет такого шанса!» Ничего такого она не кричала. Ей и в голову это прежде не приходило. Но за то малое время, что прошло с первого известия о катастрофе до второго — о чудесном спасении, — мысль о том, что они с мужем могли стать царем и царицей навсегда запала ей в голову. Они были тогда в Париже, и после первого сообщения из посольства о случившемся она велела великому князю срочно собираться. Они даже послали в посольство телеграмму пневматической почтой с требованием приготовить им экстренный поезд. Г-ну Рачковскому, служившему в приезды великих князей верным чичероне по злачным местам Парижа, а в оставшееся время исправно следившим за русскими революционерами по всей Европе, Мария Павловна велена установить местонахождение княгини Юрьевской и ее ублюдков, и не спускать с них глаз.

Очень вскоре выяснилось, что царь и все три его сына живы, экстренный поезд был отменен, и засиявшая было вокруг ее головы царская корона потухла вмиг, как лампочка Эдисона, без дыма и копоти. В сердцах великая княгиня отодрала за волосы камеристку, а затем заставила мужа демонстративно участвовать в охотах и других развлечениях вместе с сенатором Половцевым, как будто ничего не случилось. Но с тех пор она исподволь готовила своего мужа к роли самодержца, когда завуалировано и незаметно, а когда и вполне откровенно. Поняв, наконец, чего же она от него хочет, Владимир ужасно перепугался, и стал противиться всяким разговорам, даже близко касавшимся этой темы. Когда же она однажды, после пышного приема у них во дворце в Ропше в исступлении заявила, что раз он столь мягкотел, она будет действовать как Екатерина Великая, он так ужаснулся страшных аналогий, что тотчас переехал в Царское Село, а возможный претендент на роль Орлова, полковник Николаев, уже многие годы обхаживаемый и лелеемый великой княгиней парвеню, был отправлен командовать Псковским драгунским полком в Вильно.

На некоторое время Мария Павловна угомонилась, но когда в Берлине кузен Вилли сообщил им, что русские нигилисты вновь открыли охоту на царя и его семейство, она вновь воспряла духом. Целый месяц она неустанно вкладывала ему в башку, что при любом, даже самом трагическом повороте событий, он должен во что бы то ни стало сберечь себя ради Отечества, а потому он должен создать себе специальную охрану, которая будет готова за него в огонь и в воду. Она намекала на то, что хорошо бы вызвать полковника Николаева и его назначить руководить охраной. От Николаева Владимир открещивался, а прошедшей ночью, должно быть с непривычки, после говения переев, изволил лицезреть удивительный сон.

Великому князю приснилось, что ему среди ночи сообщают о мученической смерти его венценосного брата от рук заговорщиков, и о том, что сыновья его избежали злой участи. В растерянности он вскакивает с постели, а рядом уже стоит Мария Павловна с полковником Николаевым: оба с метлами, она восседает на своей верхом, и на лице ее горящими угольями сверкают глаза, а полковник Николаев — просто дворник, на лице его ничего не сияет, зато на груди ярко сияет начищенная бляха с надписью «Романовский сиротский приют».

— Вот он, — говорит Мария Павловна, — позаботится о бедных сиротках.

— Непременно-с, — отвечает Николаев, и его галантерейную рожу кривит зловещая ухмылка.

Потом великому князю приснилась какая-то череда смутной дряни, которая не запомнилась ему, и вот он оказался в Петропавловском соборе в полночь, в полнейшей тишине, и только было слышно, как в зоопарке ревут слоны, а на Каменноостровском проспекте кто-то кричит: «Что же ты мне руки крючишь, некрещеная сволочь!». Он увидел три свежих могильных доски, на которых выбиты имена Николай, Георгий и Михаил. «Вольдемар, теперь ты царь», — раздался под сводами голос жены, и он ощутил на голове тяжесть короны. Двери распахнулись, и он шагнул на ярко освещенную и заполненную народом площадь перед Успенским собором. Хор грянул «Многая лета», и только чей-то противный голос по прежнему продолжал кричать: «Отпусти руки, сволочь! Не в Европах живем! У нас тут и законы писаны, и рожи синие!»

Рядом стояла Мария Павловна, еще более корпулентная и похожая на репинскую царевну Софью, только с метлой.

— Ну, пиши указ! — повелительно сказала она. — О возведении Александра Николаевича Николаева в княжеское Российской империи достоинство и определении его ко мне в законные мужья.

Кто-то подал бумагу и перо, и присев на корточки сбоку от красного крыльца на корточки, новый государь Всея Руси начертал: «Лишить полковника Николаева дворянского звания и всех прав состояния и четвертовать его за убийство царских детей вместе с бывшей женою моей, гулящей девкой Мекленбургской-Шверинской Машкой за разврат ее и злоумышление на царскую фамилию на перекрестке Краснокабацкой и Петергофской дорог близ того места, где мы, когда в лагеря идем, попойку устраиваем. Новый царь Владимир III Александрович Просвещенный».