Участок, называемый Месотихион, где стена понижалась, уходя в долину реки Ликос, собирался защищать сам император (первоначально планировавший охранять дворец) с отборными греческими войсками. Далее к югу, где рельеф местности снова повышался, отряды греков, венецианцев и генуэзцев должны были совместно охранять главные ворота. Студент Убертино присоединился к венецианскому отряду под командованием человека по имени Гритти, защищавшему Пигийские ворота.

Смешать людей разных национальностей было идеей императора. Он полагал, что это не только уменьшит враждебность между различными отрядами, но и позволит наилучшим образом использовать способности каждого отряда. Этой же цели служило то, что верховным главнокомандующим стал сам Константин, командиром морских сил — венецианец Тревизано, а сухопутных — генуэзец Джустиниани. Пока что эта смешанная армия выказывала такую сплоченность и единство (независимо от того, кто стоял у нее во главе) и, как казалось, была настолько преисполнена желанием сражаться, что заботы и предосторожности правителя, возможно, оказались излишними.

…Тедальди, вступивший в венецианское подразделение, защищавшее дворцовую стену, только что залез на вершину одной из башен этой части стены вместе с двумя рыцарями. Они должны были поднять флаги Византийской империи и Венецианской республики на вершине этой башни, расположенной дальше всего к северо-востоку, на их участке стены. Рыцари, грек и венецианец, опытные в таких делах, быстро подняли византийский флаг с серебряным двуглавым орлом на голубом фоне и венецианский — малиновый, с золотым львом Святого Марка.

Два огромных флага, вместе развевающиеся на ветру, были видны из любой точки города: из центра Константинополя, с мест защитников на городской стене, с кораблей, плывущих по заливу Золотой Рог, из генуэзской колонии в Галате. Незачем говорить, что и турецкая армия, которая, без сомнения, соберется около обращенной к суше части стены, также увидит эти два флага, вероятно — к своему неудовольствию.

Поднять два флага рядом было идеей императора, и посол Минотто с готовностью согласился. Таким образом венецианская колония в Константинополе официально показывала султану, что будет сражаться на стороне византийцев.

Убертино, поставленный на участок стены близ Пигийских ворот, не мог уснуть всю прошлую ночь. Это было не потому, что его назначили часовым. Напротив, ему было сказано отдохнуть и найти себе уголок у основания башни, у внутренней стены, где он мог бы поспать. Однако несмотря на усталость, он не мог сомкнуть глаз. Близилась первая битва в жизни двадцатилетнего юноши.

Когда солнце поднялось утром 4 апреля, он не мог больше терпеть, встал и тихо вышел. Убертино поднялся на вершину одной из башен внутренней стены. Теперь он находился на высоте около двадцати пять метров над землей. Под ним, насколько хватало глаз, тянулась внешняя стена, а за ней находился деревянный частокол. На башнях внешней стены виднелись караульные, стоявшие там всю ночь.

Тут-то все и началось. Далекий горизонт, еще скрытый утренней дымкой, заколыхался. Нет, и вправду сам горизонт, казалось, стал расти и приближаться.

Когда дымка рассеялась, движущаяся линия стала более ясной, более отчетливой. Подобно волне, тянущейся вдоль горизонта, она медленно приближалась. Никогда в жизни Убертино не видел такой огромной армии.

Позади него собралась толпа людей, которых только что еще здесь не было. Как и он, все, затаив дыхание, лишь смотрели, как волна подползает все ближе и ближе. Это, вне всякого сомнения, были главные силы османской армии, которая, согласно донесениям, выступила из Адрианополя десятью днями ранее.

Тринадцать лет — не слишком юный возраст для того, чтобы служить пажом. И все же это был первый раз, когда Турсуну на службе у его молодого господина выпала возможность принять участие в настоящем сражении. Константинопольская стена, самое мощное, самое неприступное укрепление во всем Средиземноморье, простиралась у него перед глазами, внушая мальчику настоящее благоговение.

«Неужели нам действительно придется разрушить такую огромную стену?» — подумал он про себя. Но его задумчивость прервал столь редко слышимый гневный окрик его повелителя:

— Куда подевался Заган-паша?

Не дожидаясь, пока господин скажет что-нибудь еще, мальчик вскочил на коня и бросился на поиски Загана-паши.

Михайлович, как и Турсун, впервые видел константинопольскую стену. Он тоже смотрел на нее с благоговением. Однако то чувство мрачного уныния, которое владело им, было прямой противоположностью восторгу, который испытывал юный паж. Его гордость и гордость всадников-сербов, которыми он командовал, была оскорблена только что полученным приказом султана:

— Вы больше не нужны нам как всадники. Вам следует переформироваться в отряд пехоты.

Мехмед приказал им заколоть своих коней. Конское мясо не могло использоваться для пропитания турецких солдат, которые ели только баранину. Оно было завернуто в овечьи шкуры и погружено под воду залива Золотой Рог, чтобы позднее послужить пищей христианским солдатам, находившимся на службе у турецкой армии. Из полутора тысяч всадников, составлявших цвет сербской армии, и из их трехтысячной свиты был сформирован полк пехоты в 4500 человек. Его все время держали в арьергарде, но, несомненно, перебросили бы на передний край, если возникла бы такая нужда.

Турсуну не пришлось огибать залив Золотой Рог, чтобы попасть в лагерь Загана-паши на склоне холма за Галатой. Дважды пришпорив коня, он заметил придворного, который мчался навстречу ему, расшвыривая солдат, занимавших свои позиции. Заган-паша, считавший себя единственным верховным советником, пользующимся доверием султана Мехмеда, бросил взгляд на фаворита и даже не остановился.

Визирь поскакал в лагерь султана, и Турсуну ничего не оставалось, кроме как повернуть своего коня и последовать за ним.

Мехмед II сидел на троне, его советники выстроились по правую руку от него. Трон стоял в центре необычайно большого красного шатра султана, вышитого блестящей золотой нитью. В шатре находились великий визирь Халиль-паша, командир анатолийских войск Исхак-паша и командир европейских отрядов Караджа-паша.

Заган-паша прибыл последним. Он простерся ниц перед султаном, после чего занял свое место. По левую руку Мехмеда стояли его военачальники, адмиралы и верховные имамы. Иными словами, тут собрались все влиятельные лица Османской империи. Правитель двадцати одного года от роду, как казалось, не собирался спрашивать мнения или совета старших министров, служивших еще его отцу. Он лишь отдал каждому из них несколько кратких приказов. На этом военный совет и завершился.

Анатолийские войска под командованием Исхака-паши должны были разбить лагерь вдоль участка стены, обращенной к суше — от ее южной оконечности до долины реки Ликос. Лагерь султана, а также янычаров и всадников под командованием Халиля-паши следовало разместить к северу от долины Ликоса, направив все силы на военные ворота Святого Романа. Европейские войска под командованием Караджа-паши должны были встать лагерем дальше к северу — от Харисийских ворот до участка стены, окружающего императорский дворец.