И про усталую радость от победы над хвостатыми. И про жалость к потерянной стреле и склянке масла, истраченного на факел. И о предвкушении куша, которым спаситель планировал разжиться за вырванную у смерти жизнь человека.

Окутанная полумраком фигура нагнулась, поднимая отложенный в сторонку фонарь. Старый, потертый, какими завалены резервные армейские склады города. Щелкнула кнопкой, направив широкий луч ровно в потолок. А затем снова хлестанула Петроса жесткой непонятной фразой, в которой читались презрение, чувство превосходства, а еще удовлетворение от проделанной работы:

– Ты что, дебил, в старые тоннели соваться, не пристегнувшись?! Да тут же прогнило все!

И пусть человек не понял рычащей тирады скуднодухого, демонстративное похлопывание по системе страховочных ремней на поясе недочеловека оказалось весьма доходчивым. Подобрав с пола разряженный арбалет, существо присело на корточки. Поставило фонарь между ног, принялось взводить короткие блестящие «рога» оружия с помощью примитивного механического устройства.

Оцепенев от столь непредсказуемого развития событий, Петрос лихорадочно думал.

В ближайшие пару минут ему предстояло разработать стратегию общения с новым хищником, куда более хитрым и опасным, нежели голодная дикая стая в яме у него за спиной.

Как нелюдь проник в запретную зону, миновав автоматические пулеметы? Как вообще оказался в такой близости от тоннелей, пробиваемых в земле корпорацией Петроса? Что теперь сделает со спасенным? Вспоминая все, что слышал и читал о варварах, живущих за надежными стенами Куполов, инженер проходческой колонны приготовился к самому худшему.

Наблюдая, как пустышечник неспешно сматывает веревку, вокруг хвоста которой еще скакали наиболее разъяренные химеры, мужчина вдруг осознал, что перед ним самка. Взмолившись Единому Божеству, он второй раз за четверть часа приготовился оставить своей семье прощальный отпечаток на одежде или фляге.

Пустышечница! Как все иные – непредсказуемая, вспыльчивая, переменчивая нравом, лишенная умения контролировать эмоции во время менструального цикла, способная убить человека даже после того, как спасла.

Наблюдая за ауросемантическими протуберанцами, выстреливающими от нее во мрак старинного секретного метро, Петрос старался не делать лишних движений. Изучал чумазое, утонченно-острое и агрессивно-привлекательное лицо самочки. И пытался прочувствовать, как велико ее сожаление о том, что скуднодухая вообще решилась отправиться на грохот обвала и несколько сдавленных криков…

«Уникальный мозг лошади давно обеспечил этому животному место не только в многочисленных мифических пантеонах, но и в линейке самых высокоразвитых млекопитающих планеты. Так же, как люди, лошади любят музыку, весьма избирательно подходя к выбору композиции и не особенно жалуя тяжелый рок. Умеют различать эмоции, великолепно обучаемы, обладают способностью к узнаванию себя и себе подобных на изображении или в зеркале. Так, еще учеными XX века были задокументированы попытки общения – качание головой, тихое ржание и пофыркивание – лошадей с фотографиями других особей этого вида».

«Социализация высших млекопитающих и иных живых организмов»,

д. б.н., академик РАН,

ректор Российско-Европейского Университета систематики и экологии животных СО РАН

Эльдар Котляков,

2064 год

Артемидий испытывал глубочайшее удовлетворение.

Оно пронизывало его мужскую суть, как во время ежевечерних сексуальных ритуалов благорасположенности и признательности, которым он предавался с полусупругой.

Впрочем, нет – сейчас удовлетворение было куда сильнее.

Достигло высочайшей из высших степеней. Расцветало в душе и сознании корпатрицианта ослепительными перламутровыми цветками. Меняло окрас на нежно-фиолетовый. И тут же становилось пурпурным, насыщенно-красным, как кровь, или прозрачным, будто рубин высшей пробы. Цвета вспыхивали, смешивались, перетекали друг в друга, выбрасывая в организм новые и новые заряды эндорфинов и адреналина. Напитывались оттенками и снова трансформировались, не теряя затянувшегося пресыщения удовольствием и удовлетворением.

Для того, чтобы описать охватившие его чувства остальным, Селиванову не требовались вербальные варварские конструкты, вроде «восхитительно», «сказочно» или «упоительно». Ему оставалось лишь прикоснуться к обнаженной коже своих спутников, чтобы через мгновение, наполненное острой вспышкой, те познали и тоже прониклись. Узрели, как всецело приемлет текущую Игру предводительствующий ими корпатрициант.

Награждение удалось. В этом Артемидий был уверен еще до официального окончания церемонии. Все развивалось невероятно непредсказуемо, стремительно, в чем-то даже рисково.

Победитель Лотереи не только не смирился с участью. Не только не позволил наградить себя на месте. Не только побежал, наивно рассчитывая укрыться от блестяще экипированных членов жюри. Он еще и показал зубы. Оскалился, как загнанный в угол зверек. Решился дать неумелый, но от этого такой умильный и трогательный бой.

За это Артемидий крайне ценил Павла Сорокина.

И даже начал подумывать о юном пустышечнике как об очередном голографическом трофее в своем каминном зале. Главное в этом случае – не сильно изуродовать тело. Чтобы осталось что погрузить в трехмерный таксидермический сканер.

Руководствуясь такими мыслями, Селиванов даже обменялся оружием с раненым. Дисковый метатель ликтор сможет тащить с той же легкостью, как отобранную командиром винтовку. Ведь ему самому воспользоваться богатым арсеналом все равно в ближайшее время не предстоит.

Какой же верткий гаденыш этот Сорокин! Ничем ведь не примечательный экземпляр, казалось бы. А сам пока уходил от выстрелов, да и ответный шальной умудрился сделать…

Ранило широкоплечего Федота. Наугад выпущенной пулей, что добавляло награждению тех самых кисло-медных ноток азарта и страха за жизнь, чего часто не хватает при вылавливании скуднодухих самок. И хоть ранен ликтор был не очень серьезно, но болезненно и так неудачно, что выбыл из награждения как полноценный участник.

Пуля угодила ликтору в левый бок, нащупав лазейку между металлизированными чешуйками костюма напротив селезенки. И все бы ничего – дыру мгновенно запенило специальным анестезирующим гелем, а в кровь выплеснулись необходимые для поддержания боеспособности препараты. Но Клеоника прижала обнаженную ладонь к окровавленному боку здоровяка, а потом протранслировала неутешительный вердикт.

Патроны для пистолета, из которого отстреливался Сорокин, были изготовлены еще до войны. Задолго до общего упадка, подарившего Циферблату тот вид и образ жизни, какого упомянутая помойка и заслуживала. Пустышечник-литейщик, в злополучную вахту стоявший на конвейере по изготовлению пуль, был существом недалеким, глупым, сварливым и крайне матерщинным. Именно его грязный отпечаток богохульника и сквернослова, сохранившийся в свинце спустя многие годы, сейчас терзал логос Федота изнутри, лишая возможности продолжать награждение…