class="p1">Возможно, бессознательно он чувствовал, что у этой случайной встречи может быть весьма интригующее продолжение. Они ведь встретятся снова… и кто знает, по какой дороге пойдет их знакомство, — может, они даже станут любовниками?

Честность заставила Мориса сразу отбросить столь расчетливое соображение. Будь что будет, но сейчас он помогает ей просто из доброты. Чувствуя себя особенно сильным и всемогущим рядом с этой отчаявшейся красивой женщиной, он произнес:

— Я могу вас выручить, мадам. Я дам вам деньги.

Она отшатнулась, будто он ее оскорбил:

— Что вы говорите? Я, наверное, как всегда, была навязчива!

— Вы были очаровательны, — с нежностью произнес он.

— Я ни на что не рассчитывала, когда говорила с вами, — сказала она, прелестно краснея.

— Я знаю. Но я буду только рад вам помочь.

В душе у него еще оставался какой-то страх — ведь поступок-то был действительно безумным, но когда она прошептала «благодарю» и ужас исчез из ее глаз, уступив место признательности, Морис почувствовав себя частично уже вознагражденным. Что такого кошмарного он делает? Семье даже и не нужно об этом знать. Никто и не узнает. Он сейчас возьмет деньги из суммы, положенной в банк для ренты, а потом — уже завтра — восполнит ее своим жалованьем.

У него было право получать свое жалованье сразу за четыре месяца. Всё будет скрыто от Катрин и матери. А когда прелестная незнакомка вернет деньги по векселю — две недели, это же недолго — никто не узнает и о выкупленном жалованье.

Она подписала вексель — всё, как полагается, нисколько не колеблясь, но, когда Морис взглянул на него и увидел имя, которым она подписалась, у капитана д'Альбона, честно говоря, на миг возникли некоторые сомнения в том, что он делает, а уж удивление, причем неприятное, не имело границ.

— Адель Эрио? — переспросил он, не веря своим глазам. — Вас так зовут? Вы мадемуазель Эрио? Та самая?

— А, так вы слышали обо мне, господин д'Альбон… Да, это я. Разве это что-нибудь меняет?

Это меняло многое. Морис был неприятно поражен. Если бы он знал, что завязывает какие-то деловые отношения со скандальной куртизанкой, которая, по слухам, спала с Жиске, с братьями Орлеанами, с Морни и даже с графом де Монтреем — короче говоря, знай он это, он никогда бы не решился. Двадцать пять тысяч… Он взглянул на Адель, ощущая, что попал в нелепейшую ситуацию. Отказаться было бы уж совсем неловко. Морис молча стоял, держа в руке вексель, и совершенно не знал, что делать.

Адель чуть-чуть улыбнулась, зеленые глаза ее заискрились подлинной радостью, и она прошептала, касаясь его руки:

— Ни о чем не беспокойтесь, дорогой господин д'Альбон… Я вас не подведу, вы не сможете плохо обо мне вспомнить. Я не виню вас за ваше смущение…

— Нет-нет, — возразил он быстро, понимая, что его смятение заметно, — я ничего такого не думал…

— Вы помогли мне. Вы даже не представляете, насколько. Вы вытащили меня из бездны… Клянусь вам, господин д'Альбон, я никогда этого не забуду.

Она улыбнулась так, что у Мориса сжалось сердце. Может быть, впервые он ощутил в ее тоне нечто порочное и двусмысленное. Порочное, но захватывающее, возбуждающее, волнительное. Впервые он задал себе вопрос: каково это — обладать ею? Такой красивой, золотисто-смуглой, гибкой и светловолосой… Было в ней что-то женственно-гипнотическое, что притягивало, как магнит.

Морис долго смотрел, как она удаляется, унося его деньги, но думал в те минуты, ей-Богу, не только о тысячах, но и о том, как покачивается ее кринолин, как легка ее походка и какая полная у нее грудь для такой хрупкой фигуры. Пышные юбки мелькнули за дверью, исчез черный каблучок, и только тогда капитан д'Альбон опомнился.

«Проститутка, — подумал он со смешанным чувством стыда и восхищения, в замешательстве касаясь рукой лба. — Я связался с проституткой.

Да еще какой… Такого не бывало со времен юности, когда мы с Эдуардом вдоволь погуляли». И он задумался — каково было Эдуарду с этой Адель? Тогда он пропал на полтора месяца. Какова же должна быть женщина, заставившая такого человека, как Монтрей, забыться на такой срок?

Морис не обманывал себя: Адель Эрио будила в нем самые дурные, самые разнузданные чувства — похоть, безответственность, желание на время освободиться от Катрин и семьи. Впрочем, какого черта! Разве должен он ей поддаваться? То, что он дал ей деньги в долг, еще ни о чем не говорит. Он их получит назад и на этом прекратит с мадемуазель Эрио отношения. Но, черт подери, как же она красива!

Когда он приехал домой, его встретила обеспокоенная, огорченная, донельзя встревоженная мать.

— Мой дорогой Морис, все наши худшие предположения осуществились, — сказала Женевьева. Ей кусок не шел в горло, она почти ничего за ужином не ела. — Твой отец просто убит этой бедой, врач приказал ему полежать несколько дней, иначе может быть удар…

— Да что же случилось? Неужели его все-таки…

— Да, Морис! Да! Его уволили в отставку. На пенсию! Ах, Боже мой, как жестоки люди! Как неблагодарно государство и не побоюсь сказать, великолепный Луи Филипп!

А господин Бернар[7]? За все заслуги, которые имеет твой отец, ему отплатили отставкой и семью тысячами франков пенсии!

Женевьева, судорожно ломая кусочек белого хлеба, добавила:

— Что ж, теперь нам станет несколько труднее жить. Впрочем, я думаю, всё утрясется. Если Мари, даст Бог, сделает хорошую партию — у нее для этого есть все шансы — нам всем полегчает,

«Черт, — подумал Морис, полагая, что признаваться в чем-либо сейчас было бы безумием. — Ах ты черт, как всё не вовремя получилось!»

Он отправился к шестидесятилетнему отцу, чтобы утешить его и подбодрить.

3

Адель и Жюдит смеялись всю дорогу, пока ехали на улицу Берри домой, к Тюфякину. Служанка, до сих пор не верившая, что авантюра удалась, рассматривала деньги и поражалась глупости господина д'Альбона. Для Адель спектакль, ею же устроенный, оказался прекрасным способом дать выход дурным злым чувствам, накопившимся в ней, — чувствам, с которыми она вовсе не хотела бороться, проявление которых приносило ей циничную, злую радость. За неимением других радостей она была рада возможности издеваться над кем-нибудь. Зная свою способность к перевоплощению, она использовала ее и сейчас. Всё доброе, что жило в ее душе раньше, было растоптано, и ничем добрым она жить не могла. Униженная сама, она желала утвердиться хотя бы в унижении других. К тому же, ее подчас разбирал смех — мужчины оказывались такими одинаковыми, такими