за каждый раз, когда этот человек намекал, что мы можем быть больше, чем деловые партнеры, я бы смогла купить его кампанию.

— Все идет гладко, сенатор. Благодаря вашей… поддержке.

Он хихикает — звук, который должен быть очаровательным, но оказывается где-то между тревожным и откровенно жутким.

— Рад это слышать, рад. Знаешь, я тут подумал…

И вот оно. Вводная часть. "Размышления" сенатора Джексона обычно обходятся мне дороже в терпении, чем в выплатах.

— Подумал? — Спрашиваю я, сохраняя легкий, воздушный и совершенно лишенный интереса тон.

— Может быть, мы могли бы обсудить наше… партнерство за ужином? Я угощаю. В каком-нибудь приятном месте, наедине…

А, приглашение на приватный ужин. Отличительная черта мужчины, который верит в силу дорогих стейков и дорогого вина, чтобы повлиять на принятие решения женщиной.

— Сенатор, вы слишком добры. Но вы же знаете, как это бывает — бизнес никогда не спит. Боюсь, что мне придется принять предложение в другой раз.

Наступает пауза, затем с другого конца раздается покорный вздох.

— Конечно, конечно. Долг зовет, верно? Но предложение в силе.

Когда я уже собираюсь отключить звонок, сенатор Джексон добавляет тоном, который подразумевает самодовольную ухмылку:

— И еще, Лана, я послал тебе небольшой знак своей признательности. За то, что ты уладила эту… неприятность с мистером Пересом.

Замечательно. Как раз то, что мне нужно, еще один "знак" от человека, который считает, что благодарность можно выразить экстравагантными и, как правило, неуместными подарками.

— Не стоило, сенатор, — говорю я, и каждое слово воспринимаю всерьез. Последнее, что мне нужно, это еще больше беспорядка, особенно от него.

— Я настаиваю, — говорит он, хихикая, как будто мы делимся частной шуткой. — Это меньшее, что я могу сделать.

Мне удается завершить разговор, не взяв на себя больше никаких обязательств, и как раз в тот момент, когда я размышляю над тем, что же это может быть за последний "знак" — статуэтка? Еще одна смехотворно дорогая бутылка вина? Дверь в мой кабинет распахивается.

Роман врывается внутрь, его присутствие заполняет комнату, как штормовой фронт, он практически кричит:

— Лана, нам нужно поговорить. Положи телефон.

Ошеломленная, я едва успеваю кивнуть на последние слова сенатора Джексона и нажимаю кнопку завершения вызова более резко, чем собиралась.

— Конечно, сенатор, — успеваю сказать я за мгновение до того, как линия обрывается, и облегчение от того, что мне удалось уйти от разговора, сменяется раздражением от отсутствия приличий у Романа.

Я бросаю взгляд на Романа, и мое раздражение выходит на первый план. Действительно, что это с его манерами сегодня? Он что, пытается опозорить меня перед моими клиентами? Конечно, у нас с Романом всегда были… динамичные отношения, но врываться, как слон в посудную лавку, когда я разговариваю по телефону, это новый уровень.

Положив телефон на место с нарочитым щелчком, я смотрю на Романа взглядом, который, надеюсь, выражает и мое раздражение, и ожидание чертовски хорошего объяснения.

— Не мог бы ты рассказать мне, что такого важного ты сделал, что чуть не опозорил меня перед клиентом?

Грудь Романа вздымается, его разочарование ощутимо.

— Наверное я должен просто смириться с тем, что меня позорят перед всем синдикатом? — Отвечает он, громкость его голоса нарастает с каждым словом.

Я приостанавливаюсь, шокированная его ответом.

— О чем, черт возьми, ты говоришь, Роман?

Теперь он вышагивает, как загнанный зверь.

— Я думал, что я отец ребенка, Лана.

Чувство вины завязывается в моем животе, но я сдерживаю себя. Сейчас не время для слабости. Роман должен услышать правду, какой бы жестокой она ни была.

— Если ты решил, что это хорошая идея — объявить всем, кто хочет слушать, что ты отец, то это твоя вина, а не моя, — говорю я, мой голос ровный, несмотря на царящее внутри смятение.

Гнев Романа вновь вспыхивает от моих слов, его руки сжимаются в кулаки по бокам.

— Значит, я должен просто сидеть в стороне от этого сумасшествия и играть в счастливую семью с Лукой и Григорием, пока ты решаешь, кто будет папой?

Я скрещиваю руки, встречая его вызывающий взгляд.

— Ты знал счет, Роман. Ты всегда знал. Лука, Григорий и ты — у нас никогда не было секретов о том, что происходит между нами. — Я делаю вдох, заставляя себя сохранять спокойствие, несмотря на бушующий передо мной шторм. — И никто из них не "устраивает из-за этого припадок сумасшествия", как ты так красноречиво выразился.

— Им все равно, Лана! — Взрывается он, и каждое слово сопровождается сжатием кулаков. — Потому что ни один из них не хочет этого ребенка. Но я хочу. И больше того, я хочу быть с тобой. Исключительно с тобой.

Его слова врезаются в меня, как товарный поезд, и я застываю на месте. Мой разум мечется, пытаясь осмыслить его заявление. Мысль о Романе, о том, что он хочет исключительности, о том, что он хочет этого ребенка, это одновременно пугает и опьяняет.

Я открываю рот, чтобы ответить, но слова путаются на выходе. Дело не только в Романе и его желаниях. Речь идет о нас, о нашей сложной паутине отношений и о синдикате, который всегда был фоном для наших личных драм.

— Роман, — начинаю я, мой голос тверже, чем я чувствую, — ты знаешь, что мы так не работаем. То, что у нас есть… это сложно. Ты, я, Лука, Григорий — мы вместе. Мы никогда не были только вдвоем.

— Я думал, что то, что у нас было, было особенным, — выплевывает он, в его голосе чувствуется боль. — Но, может быть, я был просто еще одной пешкой в твоей игре, а? Просто Роман, всегда готовый сыграть свою роль, без лишних вопросов.

Его обвинения жалят, каждый слог как удар плетью по моей коже. Но я молчу, застыв на месте, как будто его слова лишили меня способности говорить.

— Знаешь, я действительно верил, что у нас есть что-то настоящее, — продолжает он, его голос срывается. — Но, думаю, для тебя это всего лишь стратегия, не так ли? Как удержать Романа в узде, как удержать синдикат на вершине. Как я вписываюсь в твои планы, Лана? И вписываюсь ли вообще?

Его вопросы повисают в воздухе, оставаясь без ответа, потому что что я могу сказать? Что он прав? Что все отношения, которые у меня когда-либо были, представляли собой тщательный баланс "давать и брать", всегда с оглядкой на общую картину?

Но прежде, чем я успеваю ответить, гнев Романа достигает точки кипения.

— Знаешь что? Забудь об этом. Мне это не нужно… Мне не нужен человек, который не может принять меня