Владимир Скачков был человеком нелюдимым и необщительным. Было вообще непонятно, как он с такими качествами, вообще, попал в Думу. Вероятно, случилось это на волне общего интереса к самой большой партии — «Единой России». Сам Скачков, оказавшись в Думе, немедленно запил на радостях, а когда через неделю пришел в себя, то решил, что главная его задача — не служение абстрактному «российскому народу», а вполне конкретной партии.

Скачков был человеком малообразованным — закончил физкультурный институт и когда‑то преподавал детям дзюдо. Эта восточная борьба научила его терпению и выносливости.

Учитывая его слабые умственные способности, «Единая Россия» сослала его в Комитет по национальной идее в качестве наблюдателя. Думские деятели не придавали большого значения этому Комитету и создали его для создания видимости идеологической работы.

Скачков отнесся к работе совестливо. Он старательно записывал все выступления комитетчиков и отчитывался на заседаниях своей фракции. Горста он сразу невзлюбил. Однажды Скачков попытался было внести какое‑то предложение. Горст его тут же оборвал, ехидно заметив, что здесь не спортзал и консультации дзюдоиста Скачкова неуместны.

Можно было не сомневаться, что предложение Никодимова о смещении Горста поддержит сначала Скачков, а затем и вся его могучая фракция партии «Единая Россия».

В этот вечер Скачков возвращался домой после очередного заседания Комитета. Покинув служебную машину и направляясь к подъезду ведомственного депутатского дома на улице Королева, депутат размышлял о том, как много он, Скачков, значит для страны. Затем мысли плавно перетекли в другое русло: через час по спортивному телеканалу начиналась трансляция матча по дзюдо Россия—Япония, который надо обязательно посмотреть и поболеть за своих.

Поднявшись на лифте и оказавшись на лестничной клетке, Скачков полез в карман за ключами. Но тут за его спиной раздался мелодичный женский голос.

Слегка пришепетывая, женщина спросила:

Прошу пана прощения…

Скачков обернулся и увидел женщину необыкновенной красоты. Эта острая красота впивалась в сердце как гвоздь. Скачков замер, приоткрыв рот.

Я теперь живу в этой квартире, — она ткнула тонким пальчиком в соседнюю от квартиры Скачкова дверь. — Вы не могли бы мне помочь?

Чем могут служить? — выдавил из себя он.

Скачков оставил жену и дочь в родной Перми и скучал по женскому обществу. Воображение начало рисовать неприличные картины.

Мне бы надо коробку забрать у консьержки, — сообщила дама, игриво поигрывая ключами. — Вы мне не поможете ее поднять сюда, к дверям?

Конечно! — обрадовался Скачков.

Тогда вызывайте лифт, — мило улыбнулась незнакомка.

Скачков нажал кнопку. Загорелась лампочка, звякнул звоночек, двери разъехались в стороны.

Не отводя взгляда от незнакомки, Скачков галантно произнес, делая приглашающий жест в сторону лифта:

Прошу вас.

О, нет, только после вас, — улыбнулась незнакомка.

Скачков шагнул и… полетел вниз по шахте лифта. Весь путь с двадцатого этажа до подвала он проделал за доли секунды, даже не вскрикнув. Металлические швеллеры приняли на себя его грузное тело. После удара у него были переломаны все кости, которые прорвали кожу и торчали в разные стороны. Голова вывернулась, и теперь Скачков смотрел стеклянными глазами на собственные пятки.

Женщина снова нажала кнопку вызова лифта. На этот раз кабина все‑таки остановилась напротив нее. Она вошла в лифт и отправила его на первый этаж. После этого взяла пальчиками католический крест, висевший у нее на груди, поднесла к губам и поцеловала. При этом ее лицо изменилось так, что теперь уже никто не назвал бы его красивым. Это была отвратительная жестокая маска.

Каждый понедельник генеральный конструктор Никодимов начинал с обязательного посещения завода опытного машиностроения, где размещались его лаборатории. И лишь только после этого он направлялся в «присутствие» — так он с юмором называл свое научно–производственное объединение.

Никодимов говорил, что в начале недели ему обязательно надо пройтись по заводу, вдохнуть особый запах цехов, услышать басовитое гудение металлообрабатывающих станков, переброситься парой слов с рабочими, которых он знал уже довольно много лет.

Хотя традиция субботников уже отошла в прошлое, Никодимов ежегодно в середине весны пригонял на завод весь штат института, от секретарш до своих заместителей, и вместе с ними приводил в порядок территорию и цеха. Завод для него был как дом родной.

Нельзя сказать, что подчиненные очень любили Никодимова. Он был человеком прямым и не терпел лжи. Но он пользовался исключительным уважением всех, кто проработан с ним даже совсем короткое врет.

В тот злосчастный понедельник Никодимов, как всегда в автомобиле с водителем, направился на завод. Его беспокоил затянувшийся ремонт фасада.

Кажется, слово «долгострой» уже приказало долго жить! — бушевал Никодимов на совещаниях. — Доколе будет продолжаться этот безобразие? Мой завод со стороны похож на Чернобыльскую АЭС после взрыва!

Стараемся, как можем, — оправдывался заместитель по административно–хозяйственной части. — Сами понимаете: фонды выделены маленькие, приходится нанимать малоквалифицированных работах. Вот и сейчас у нас работает бригада таджиков. Если к нам внезапно нагрянет миграционная служба, то снова, похватают наших работяг и депортируют на их историческую родину — в горы. И тогда сроки сдачи снова придется переносить.

Сегодня Никодимов решил лично пройтись по лесам на фасаде и дотошно проверить, в чем же причины этого самого долгостроя.

А в это время в бытовке строителей рядом со зданием находились двое: он и она. Он — большой, плотный таджик с непроницаемым лицом. Она — изящная женщина, в лице и повадках которой чувствовалось что‑то лисье. Ее волосы были скрыты под темным платком, а глаза закрывали черные очки.

Итак, мы договорились? — Она подняла руки показала пять пальцев. — Пятьсот долларов за все. Двести — сейчас, триста — после того как работа будет выполнена.

Н–э-э–т, — затянул таджик. — Что так мало? Смотри, сколько у тебя еще пальцев есть, а! И все такие красивые… Надо еще пальцы, еще! Мне с друзьями делиться надо.

Знаю, как ты поделишься! — Глаза женщины полыхнули огнем. — Покажешь им деньги издалека, а сам — на самолет и домой! Дам еще сто — и давай за работу!

Таджик попытался было затянуть ту же песню про пальцы, но увидел в лице своей собеседницы что‑то такое, что заставило его замолкнуть. Он молча кивнул и лишь жадно смотрел, как женщина запустила тонкие пальчики в элегантную сумочку, которая стоила никак не меньше годовой зарплаты этого таджика. Дама извлекла из сумочки двести долларов:

Держи, бригадир. И сейчас же — за работу. Все запомнил?

Да–а …