– В Неаполь или во Францию. Посмотрим.

Иньяцио смотрит на лицо сына. У Винченцо тонкие черты лица, он обладает живым умом и спокойным характером; ему не дашь десяти лет – он выглядит взрослым. Они, отец и сын, очень похожи. Иньяцио поворачивается к гувернантке, стоящей рядом с мальчиком:

– А моя жена?

– Донна Джованна и синьорино Иньяцидду наверху. – Гувернантка поджимает губы, на лице – плохо скрываемое недовольство.

Иньяцио догадывается, что его младший сын, должно быть, снова озорничал.

– Что натворил твой брат на этот раз? – спрашивает Иньяцио у старшего сына.

Винченцо пожимает плечами.

– Он разозлил учителя, потому что не хотел заниматься. Когда мы остались в комнате одни, он взял книги и выбросил их в окно. – Винченцо кусает губы. Он уже жалеет, что все рассказал отцу, воспринимает это как предательство.

Иньяцио кивает. Его старший сын всегда был серьезным и ответственным, а младший – настоящий сорвиголова. При том, что он всего на год младше брата. Пора бы и ему взяться за ум, да где там…

Он выходит из гостиной и поднимается по лестнице, освещенной по бокам двумя большими светильниками, закрепленными на стене. Их выковали на заводе «Оретеа», как и люстру в холле второго этажа. Ему навстречу идет Нанни.

– Скоро буду, нужно переодеться к ужину, – говорит ему Иньяцио и медленно идет по коридору, подходит к спальне Иньяцидду.

Из-за двери доносится голос Джованны. Она строго выговаривает сыну:

– Вот ужо погоди, придет твой отец, все ему расскажу! Мыслимо ли дело, бросать книжки за окно!

Иньяцио тяжело вздыхает. Джованна не понимает, что дети должны слышать литературную речь. Ну как ей это втолковать?

Он входит и, не здороваясь, сразу обращается к Иньяцидду:

– Насколько я понимаю, сегодня ты вел себя очень плохо. Где учебники?

Джованна стоит в углу комнаты. Смотрит на Иньяцио, отступает назад.

Ребенок сидит на кровати, прижав к груди подушку, защищающую его от всего мира. Он насупился, кудряшки растрепались, в глазах вспыхивают злые огоньки.

– Я просто хотел немного поиграть, чтобы отдохнуть, а он мне не позволил, он все говорил и говорил. Я устал его слушать.

– И ты не придумал ничего лучшего, как выбросить книги из окна? Плохо, очень плохо. Есть время для игр и время для дела. Тебе нужно это усвоить.

– Нет! Если я говорю, что устал, значит, я устал! – Мальчик несколько раз гневно ударят ладонью по кровати. – Я занимался все утро, даже помогал Винченцо, он не мог сделать урок по французскому! – кричит он. – Учитель здесь ради меня. Я говорю ему, что я устал, и он должен меня слушаться!

Иньяцио подходит ближе. Иньяцидду непроизвольно отстраняется, защищается подушкой. Его гнев сменяется страхом.

Отец выхватывает у него подушку.

– Никогда не смей говорить со мной в таком тоне! – Иньяцио наклоняется совсем близко к Иньяцидду, произносит тихо, почти шепотом: – И не смей так разговаривать с людьми, которые на нас работают. Я надеюсь, ты меня понял.

Ребенок тяжело дышит, в его глазах гнев смешивается со страхом. Отец за всю жизнь его и пальцем не тронул, но он умеет так наказать, что лучше бы побил.

Иньяцидду кивает, что понял, его губы дрожат, он не может произнести ни слова в ответ, и Иньяцио это замечает.

– Завтра ты извинишься перед учителем и братом. Ты проявил к ним неуважение.

Он выпрямляется, смотрит на жену. Джованна стоит неподвижно, скрестив на груди руки. Он берет ее за руку.

– Идем. – Затем указывает на Иньяцидду: – Он остается без ужина. На пустой желудок легче понять, как нужно себя вести.

Иньяцио выходит из комнаты, Джованна за ним. Закрывая дверь, она видит злобный, беспомощный взгляд сына.

Иньяцио и Джованна спускаются по лестнице рядом, не касаясь друг друга. Внезапно Джованна накрывает его руку своей.

– Но… без ужина? – спрашивает она слабым голосом.

– Да.

– Но… он еще маленький…

– Нет, Джованна. Нет! Пусть он поймет: не всегда можешь делать то, что хочешь. Нужно работать, денежки не падают с неба.

Иньяцио зол не на шутку. Он хочет, чтобы сын понял, что деньги достаются тяжелым трудом, что благосостояние – это работа и ответственность, отречение, самопожертвование. Джованна опускает голову, понимая, что мужа не переубедить.

Он останавливается, трет виски.

– Прости меня, – бормочет. – Я не хотел быть с тобой грубым.

– Что-то случилось?

– Беспорядки на литейном заводе. Но тебе не о чем беспокоиться.

Он берет ее под руку и впервые за этот вечер смотрит с нежностью.

– Давай поужинаем, потом мне нужно посмотреть кое-какие бумаги.

* * *

После ужина, прошедшего в тяжелом молчании, Иньяцио наклонился к Джованне, чтобы поцеловать ее в лоб, но она посмотрела ему в глаза, взяла за руку и сказала просто:

– Пойдем.

Виноваты ли в том духи Джованны с их фруктовыми нотками, неизменные с тех пор, как они впервые встретились, или ее взгляд, в котором смешались любовь, забота, одиночество. Или, возможно, сожаление о том, что он так сурово обошелся и с сыном, и с женой… Иньяцио не стал отказываться от этого приглашения.

Они идут по саду, залитому лунным светом, поднимаются на небольшой холм, на вершине которого стоит небольшая часовня в неоклассическом стиле. Держась за руки, они поворачиваются и смотрят на виллу, на соседние постройки, купленные и отремонтированные за прошедшие годы. Глубокую тишину нарушает лишь ветер, ласкающий кроны деревьев.

Они садятся на скамейку подышать ночным воздухом.

Глаза Джованны прикрыты, руки сплетены на животе. Иньяцио смотрит на нее: жена – его надежный причал, верная спутница, мать его детей. Что ж, немало, но достаточно ли этого для счастья? Единственная серьезная ссора произошла меж ними пять лет назад. Больше к этому они не возвращались, но Иньяцио почувствовал: Джованна как будто рассталась с романтическими иллюзиями, и ее любовь к нему, кажется, стала более крепкой, осязаемой, но… без прежней искры. Он уверен, ее по-прежнему терзали сомнения. Порой он ловил ее недовольный взгляд, слышал резкий ответ, отмечал, что она избегает его ласки. Эта сухость исчезала, однако, в присутствии детей.

Ему не в чем ее упрекнуть: как жена и мать она внимательна и заботлива. Он не имеет права просить ее о чем-либо, и все же сейчас он испытывает щемящую ностальгию по юной девушке, на которой женился и которой больше нет, по ее нежности, доверчивости, терпению.

И тогда он пытается взять то, что еще осталось, как может. Потому что чувство вины, которое он испытывает, соразмерно сожалению о том, что он потерял.

Он обхватывает ее лицо руками, целует ее. И