Диг в третий раз нажал на кнопку радиопередатчика и размеренно и четко произнес:

– «Эйбл» на посадочном курсе. Мы летим на трех двигателях и должны сесть.

– «Эйбл» – приземляйтесь.

– «Эйбл» приземляется, – ответил Диг с облегчением.

Двигатели работали на полной мощности, и мы, снижаясь, прошли над верхушками утесов. Затем прямо перед нами с правого борта, словно ниоткуда, выскочил «Ланкастер»; его шасси были выпущены, и пилот, очевидно, намеревался приземлиться. Пространства для нас обоих не было, и Диг принял единственно возможное решение. Он вызвал пункт управления и сказал:

– Передо мной самолет, «Эйбл» снова уходит на второй круг.

Весь «Эйбл» задрожал в третий раз, когда начал набирать высоту на работавших с перегрузкой двигателях, и это был момент, когда неодушевленный предмет перестает быть таковым и становится живым. Мы не были семью мужчинами в хорошо сконструированном металлическом летательном аппарате, а семью мужчинами внутри объекта, вышедшего за пределы своего символического значения, чьи компоненты и топливо, казалось, стали плотью и кровью.

– «Эйбл» никогда не позволял нам упасть, – произнес я.

– И никогда не позволит, – откликнулся Диг.

Он выполнил резкий разворот и передал на пункт управления:

– Уберите с дороги все самолеты. На этот раз «Эйбл» приземлится, невзирая ни на что.

Последовала небольшая пауза, затем раздался четкий голос:

– Всем самолетам очистить подход, всем самолетам очистить подход. «Эйбл» идет вперед.

Мы радостно закричали, когда колеса «Эйбла» коснулись земли.

Поев, Джордж и я отправились на поиски телефона. Он позвонил своей жене и вышел из телефонной будки, сказав: «Это было волшебно». Меня же постигла неудача. Одри не числилась в регистрационной книге гостиницы, и я не знал, где она была и как с ней связаться.

Мы с Джорджем вернулись в столовую, а остальные ушли. Выпив с ворэнт-офицером Эверсом, мы пошли их искать и обнаружили, что они заняли последние пять свободных кроватей на базе. Так что мы побрели в ту часть базы, которая предназначалась для ее постоянного штата, и нашли комнату, зарезервированную для дежурных сержантов. В ней имелись две кровати, и это было все, в чем мы нуждались.

На следующий день, узнав, что «Эйбл» в течение некоторого времени будет непригоден к эксплуатации, мы перелетели на свою базу на другом самолете в качестве пассажиров.

Когда вскоре после посадки я шел по базе, ко мне подошел летчик, чьи глаза были прикованы к моему красному шарфу. «Вы – Трипп, не так ли?» – спросил он. Затем он рассказал мне, что накануне вечером встретил девушку, которая, казалось, переживала за меня. Она попросила, чтобы он нашел меня и передал мне номер ее телефона. Она сказала, что на мне будет надет красный шарф.

Через несколько минут я уже говорил с Одри по телефону. Она пережила то, что обычно переживает любая женщина, которая ждет. После встречи с первым летчиком, передавшим мне записку, она встретила другого летчика, который сказал ей, что эскадрилью перенаправили в Корнуолл, но что о нашем экипаже сообщалось как о пропавшем без вести.

Не умывшись, не побрившись и не поменяв форму, я вскочил на мотоцикл, купленный на ее деньги, и спустя двадцать минут мы встретились в элегантном холле гостиницы «Ангел». Мы сказали друг другу: «Здравствуй» – и прямо из холла пошли наверх.

Никто не слышал об Эркеншвикке[100], очевидно, даже издатели топографических карт, которыми мы пользовались, но у ворэнт-офицера Эверса были все причины запомнить его. Осколок зенитного снаряда пробил лобовое стекло фонаря. Он порвал его шлем и срезал верхушку правого уха. Но это происшествие не вывело Эверса из строя; тем же вечером он был в столовой с повязкой и лейкопластырем на правом ухе. Он и его экипаж настолько сильно хотели быстрее завершить свой тур, что отказались от отпуска, и в то время как нам после налета на Эркеншвикк все еще оставалось выполнить семь вылетов, им требовалось выполнить лишь один. Но они не были включены в боевой приказ на рейд следующей ночью, по слухам, Викарий хотел назначить их в легкий полет, чтобы они могли завершить свой тур.

За полчаса до полуночи мы взлетели на почти новом «Ланкастере», чтобы нанести бомбовый удар по нефтеперерабатывающему заводу в Ванне-Айккеле[101] в долине Рура. С самого начала полет пошел не так, как надо. Створка фонаря кабины со стороны Дига не закрылась должным образом, и он и Рей были вынуждены сидеть на ледяном сквозняке. В дополнение Рея мучали приступы диареи.

Над Францией Диг не смог на высоте 4000 метров включить устройство «М» (компрессор наддува). Он все еще проклинал эту штуку, когда Рей снова был вынужден броситься в хвост, в туалет, и, когда он, спотыкаясь в темноте, еще был на полпути к своей цели, Пол по внутренней связи сообщил, что горит правый внутренний двигатель. Рей достиг туалета и, подключившись к внутренней связи, услышал обрывок разговора о горящем двигателе. Опорожнившись, он бросился обратно, натягивая штаны на ходу.

Двигатель не горел, но выбрасывал снопы искр и языки пламени. Самолет вздрагивал, и Диг сказал, что 4000 метров его потолок; он не может тянуть его выше.

За работающим двигателем теперь тянулся шлейф из искр и пламени, и Рей решил, что его необходимо зафлюгировать. В течение нескольких секунд двигатель остановился, и мы полетели к Ванне-Айккелю на трех двигателях.

Диг спросил: «Как мы идем, Лес?» – и тот сказал, что мы приблизительно в 260 километрах и уже с двадцатиминутным опозданием.

– Мы бы сделали это на «Эйбле», – произнес Диг, – но я не могу заставить этого ублюдка набрать высоту. Мы возвращаемся домой. Дайте мне курс в район сброса в Северном море.

Это был пустынный район моря, которого избегали все суда, где в критической ситуации бомбардировщики могли сбросить бомбы и тем самым уменьшить свой вес. По совпадению этот район стал предметом некоторого обсуждения на прошлой неделе, потому что после взлета один штурман был охвачен L.M.F. и отказался сообщать своему пилоту курс к цели. В результате пилот полетел в район сброса, освободился от бомб и вернулся на базу. Штурман, пайлэт-офицер, теперь ожидал перевода из эскадрильи, и его иногда можно было увидеть бродившим по округе в одиночестве с застывшим выражением замешательства на лице.

Не имея возможности подняться выше 4000 метров на четырех двигателях, Диг теперь должен был тащиться обратно над Францией, заботясь, чтобы на трех двигателях не опуститься ниже 3000 метров, потому что американские зенитные батареи, известные как батареи Z, открывали огонь по любым самолетам, летевшим ниже 3000 метров. Было два часа ночи, и все ощущали холод, усталость и напряжение. Казалось, что прошла вечность с постоянными жалобами Дига на то, что оставшиеся двигатели не выполняют свою работу, прежде чем мы достигли французского побережья. Затем Гарри, который не очень любил летать над морем и в лучшие времена, начал жаловаться на сильный холод, а я пожаловался на тот факт, что нам не засчитают этот вылет боевым, так как мы не достигли цели. Перед взлетом нам оставалось выполнить семь вылетов, и, когда мы приземлимся, их по-прежнему будет семь.