Меня стал одолевать страх еще до того, как начался сам вылет. Воспоминания о нашем предыдущем налете на Кельн сделали для меня этот город злым животным так же, как бедой Никки был Эссен. Когда мы приблизились к Германии, я подавленно лежал в своем отсеке.

Разрушенный город на Рейне можно было увидеть издали, и, прежде чем поток достиг его, начался чудовищный заградительный огонь зенитной артиллерии. Я выбросил «Window» – бесполезное занятие при прекрасной видимости. Приблизительно в ста метрах раздался мощный взрыв: или «Ланкастер» был поражен, или разорвалось «чучело». Я услышал разрывы зенитных снарядов рядом и стук осколков по фюзеляжу. Гарри завопил: «Маневрируйте!» – и Диг так действовал штурвалом, что мы двигались в небе, словно птица, машущая крыльями. Оранжевое перекрестье бомбового прицела металось вверх и вниз по серым улицам Кельна, когда я нажал на сброс бомб. Противовоздушная оборона теперь наводнила все небо разрывами снарядов, и «Ланкастер», летевший впереди, словно камень упал с высоты нескольких тысяч метров.

Когда мы покинули район цели, Пол осмотрел фюзеляж. Наш самолет был продырявлен во многих местах между турельной установкой и хвостовым оперением.

После посадки мы обнаружили, что общепринятый восторг после успешной миссии сегодня отсутствовал. Самолеты ковыляли домой, и почти каждый из них имел попадания. Экипаж Никки вернулся на трех двигателях, а на самолете Викария осколок снаряда прошел прямо через коробку рычагов дросселей в дюйме от самого Викария. Эскадрилья лишилась над целью двух экипажей. Никто не оплакивал потерю относительно нового экипажа, но все соглашались с тем, что это был позор, что Эверс и его люди должны были превратиться в отбивную в ходе своего последнего вылета.

На следующий день после бомбежки сортировочной станции Крефельд-Ирдинген к Дигу подошел Викарий. «Я хотел бы немедленно говорить с вами», – сказал он.

С озадаченным видом Диг последовал за ним из комнаты, где экипажи докладывали офицеру разведки о прошедшем вылете. Мы слонялись вокруг, пытаясь угадать, зачем ему понадобился именно Диг. Когда тот вернулся, его глаза пылали яростью.

– Послушайте это, – произнес он. – Сегодня пришел приказ, что каждый экипаж, который не успел выполнить к этому утру двадцать пять вылетов, должен будет до завершения тура совершить еще пять дополнительных вылетов. Это касается нас. Мы сделали свой двадцать пятый на несколько часов позже.

Вместо пяти нам теперь предстояло десять вылетов.

– Если бы рейд на Ванне-Айккель не пришлось прервать, то мы бы сделали это, – заметил Лес.

– Это все ваша проклятая английская погода, – выдал Диг, как нам показалось, абсолютно не к месту.

– Мы никогда не сможем пройти еще через десять вылетов, – печально сказал Гарри.

– Лишь если нам чертовски повезет, – произнес Рей.

– Это – погода, – продолжал Диг. – Погода стала узким местом для учебных подразделений, и из них прибывает недостаточное число экипажей, чтобы заменить всех, кто завершил свой тур.

Это сообщение было встречено волной привычных самоутешительных ругательств.

– В огне, кажется, есть множество задниц, – сухо прокомментировал Гарри.

– Попытайтесь добиться какого-то отпуска, – предложил Пол.

– Неплохая идея, – сказал Диг.

Он развернулся и пошел обратно прямо к Викарию. Он вернулся практически сразу же.

– Мы получили его, – произнес он. – Отпуск семь дней, и немедленно.

Наступающие русские войска теперь были всего в 150 километрах от Берлина, но нас это не волновало.

Одри подгадала свой отпуск так, чтобы он совпал с моим, и мы провели его последнюю часть в Бери-Сент-Эдмундсе. Я вернулся на базу в последний день как раз перед полуночью, чтобы обнаружить, что на рассвете намечается вылет.

Завтрак был в два часа ночи, а затем наступила длинная задержка. Дождь стучал по крыше комнаты для инструктажей, и мы играли в карты. Инструктажа все еще не было, а когда небо начало светлеть, никого не удивило, что слонявшийся в ожидании Викарий получил сообщение и объявил: «Отбой, парни».

Я поехал обратно в Бери, в то время как остальные вернулись в барак, чтобы немного поспать. Я взлетел по лестнице гостиницы и вбежал в нашу комнату. Одри сидела на кровати.

– Ты промок, – сказала она.

Я ответил, что хотел бы сменить носки, спросил, нет ли у нее запасной пары.

– Только пара чулок.

Она хохотала, когда я натягивал пару серых фильдеперсовых[107] чулок.

Мы пошли в кафе, чтобы выпить кофе, а затем бродили по городу, разглядывая витрины.

Я привык ловить на себе любопытные взгляды гражданских жителей, словно был недостающим звеном в эволюции человечества; мои волосы были не стрижены в течение нескольких месяцев, и я никогда не носил стандартную пилотку; моя одежда была смесью летного снаряжения и повседневной формы, увенчанной красным шарфом; но когда целый экипаж, одетый в свою лучшую парадную форму, остановился и уставился на меня, я понял, что выгляжу не как обычный неандерталец. Посмотрев вниз, я увидел два длинных куска форменных чулок WAAF, болтавшихся позади моих ботинок. Для заносчивого нарушителя общепринятых правил это было унизительно – публично подтягивать женские чулки под изумленными взглядами его товарищей. Одри едва не заплакала от смеха, когда я наклонился и стал задирать вверх штанины своих брюк.

Насладившись восхищением Бери-Сент-Эдмундса, мы вернулись в гостиницу. Когда мы поднимались по ступеням, я думал о том, есть ли сообщение от Леса, и потому пошел прямо к стойке администратора. Прежде чем я успел заговорить, тот вручил мне записку. В ней говорилось: «Флайт-сержант Трипп должен немедленно вернуться на базу».

Мы молча поднялись в нашу комнату. Я взял снятые сырые носки, сунул их в карман и сказал Одри, что верну ей чулки назад, когда мы снова увидимся. Сегодня же я должен носить их для удачи.

Она кивнула. Никто из тех, кто видел ее на улице несколько минут назад, не смог бы подумать, что это та же самая женщина. Ее лицо было сдержанным и серьезным, хотя, вероятно, она никогда не смогла бы забыть зрелища ее мужчины, напуганного тем, что его приняли за трансвестита, и отчаянно пытавшегося скрыть свой позор. Все веселье исчезло. В этот сырой холодный день мы снова должны были расстаться и не знали, когда и где или вообще встретимся ли снова.

– Нет никакой причины для паники, – сказал Лес, как только я прибыл, – инструктаж будет не ранее восьми часов вечера, но Викарий хочет, чтобы мы днем отправились в кровати и немного поспали.

Я лежал между влажными простынями, но все никак не мог заснуть. Когда в вечерних сумерках мы брели в столовую, кто-то крикнул: «Инструктаж отложен на час. Теперь до девяти часов».