Едва бьёт на часах двенадцать, Павел со всем своим семейством садился обедать. Ещё несколько минут на короткий отдых, и снова объезд города, встречи с полками, гвардией. К пяти его уже ждали министры с рапортами.

С первого же дня своего восхождения на престо Павел ввёл такой распорядок дня, и, случись хоть кому-либо нарушить его, император выражал своё негодование строгим выговором, арестом либо просто хмурил брови — и это было уже хуже всякого наказания.

Александр и Константин смертельно боялись отца. Они всё время вынуждены были находиться в напряжении, с великой тщательностью исполняли свои многочисленные обязанности. А их у великих князей стало так много, что едва выкраивалось время на пустую болтовню.

В парадной зале в это время лежало на высоком постаменте тело покойной государыни, покрытое белым бархатом и усыпанное цветами, окружённое молящимися за упокой чёрными фигурами священников и монахов, залитое бесчисленными огоньками свечей. Жались к стенам фрейлины, оплакивая и императрицу, и свою дальнейшую горькую участь, простаивала на коленях возле гроба долгие часы Мария Фёдоровна вместе со старшими девочками. Весь этот чёрный зал словно был напоминанием об ушедшем старом веке, в конце которого упокоилась великая государыня, тридцать четыре года управлявшая огромной Россией. Текли и текли мимо гроба толпы заплаканных горожан, всё новые и новые цветы, хоть и была зима, добавлялись к венкам и живым букетам, и нескончаемый этот поток прерывался лишь короткими периодами — в это время подправляли гроб, доктор Роджерс проверял состояние тела, набальзамированное и пустое внутри, да сменялся караул траурных гвардейцев.

А Павел приказал выдать гроб с телом отца, зарытый в безвестной могиле, и задумал похоронить их вместе...

Сразу по вступлении на престо Павел приблизил к себе своих сыновей, они стали ему верными помощниками и преданными друзьями. Он назначил их командирами гвардейских полков и делал различия между ними, как Екатерина. Покойная императрица больше приближала Александра, имея в виду оставить ему империю, а Павлу был больше по душе бесхитростный Константин, не умевший, как Александр, скрывать даже выражение своего лица, не то что плести интриги. Они были для Павла что два пальца на одной руке: какой ни тронь, всё больно, — но и служить должны были оба верно и преданно.

Однако сыновья не пользовались своим влиянием на отца — они так боялись его, что и не пытались замолвить какое-нибудь словечко за себя или за друзей. Учитывая старый опыт екатерининского времени, они искали покровительства у людей, приближённых к отцу, и потому не пользовались любовью даже в войске, им преданном. Великие князья не имели власти и силы, которую приобрели даже такие, казалось бы, ничтожные люди, как Адам и Константин Чарторижские, которых Павел назначил в адъютанты сыновьям. Оба этих молодых человека с большим достоинством отстаивали свою честь, и скоро оба же попросили освободить их от должностей: слишком уж строги, несправедливы и жестоки были великие князья.

Александра Павел вскоре назначил инспектором всей пехоты страны, а Константину прочил должность инспектора кавалерии. Уже из этого назначения видно, что Павел отдавал предпочтение младшему сыну перед старшим — он ещё не забыл завещания матери и потому старался показать балованному старшему, что младший его перегоняет.

Константин должен был заняться хорошей подготовкой, чтобы принять под своё командование и инспекцию конногвардейские войска. Ему было отдано пять эскадронов Конногвардейского полка, расквартированного в Царском Селе. Здесь-то и начал Константин свою деятельность. Он был обязан обучать полк всем предметам конного боя, строгого строя. Но для этого ему надо было всё знать самому, и он постоянно учился.

Адъютантом к Константину Павел назначил офицера лейб-гвардии Измайловского полка Евграфа Федотовича Комаровского, а другим адъютантом сделал пожилого офицера того же полка Сафонова. Негласно поручил ему государь наблюдать за Константином и доносить о всех его действиях.

Сафонов был вроде дядьки при Константине, молодой ещё великий князь мог наделать много ошибок, и отец берёг его.

— Вот человек, — сказал Павел сыну, — которому я тебя поручаю. Он хотя и адъютант твой, но ты видишь в нём моего доверенного человека.

Марии Фёдоровне он отрекомендовал Сафонова так же и добавил, что этот человек именно тот, которого он давно искал для неуёмного и вспыльчивого Константина.

Но между дядькой Сафоновым и Константином вскоре завязалась самая настоящая дружба. Ни разу Сафонов не донёс императору на великого князя. А тот каждому представлял Сафонова так:

— Прошу иметь почтение и уважение к Павлу Андреевичу. Он хотя и имеет звание моего адъютанта, но для меня значит гораздо более.

Лучшей дружбы между ними не могло и быть. Сафонов многому научил молодого инспектора кавалерии, и Константин до конца дней питал к этому пожилому вояке искреннее уважение.

Сидя в своей комнате, Маргарита с ужасом прислушивалась к звукам, доносящимся из большой гостиной. Она плотно прикрывала дверь и на всякий случай засовывала в дверную ручку ножку тяжёлого стула, чтобы никто не мог к ней ворваться. Но шум в гостиной всё равно доносился, и по этим звукам Маргарита определяла, что там творится. Визгливый хохот непотребных актёрок, громкое пение застольных песен, звон разбитых бокалов и переборы гитары — всё это позволяло ей видеть картину разгульного пиршества и вздрагивать от мысли, что кто-нибудь вдруг, как и в прошлый раз, станет требовать показать хозяйку дома.

Впрочем, гости довольствовались мадам Жюстен.

Она разносила напитки, строго следила за тем, чтобы всё было выпито, улыбалась каждому пьяному гостю и даже позволяла щипать себя за пышный зад и белые полные руки. Маргарите так и виделось её кукольное личико с фарфоровыми голубенькими глазками, маленький, всегда улыбающийся рот, высокий бюст, который она гордо носила перед собой. Видела её Маргарита и совсем обнажённой, когда вошла однажды ночью в комнату домоправительницы, чтобы попросить приготовить ей тёплое питьё: в доме было холодно, а слуги подчинялись только приказаниям Поля или мадам Жюстены. Они скоро поняли, кто в доме хозяин, и на приказания Маргариты не обращали никакого внимания.

Они спали вместе, её муж Поль и мадам Жюстена. Белокурая головка мадам Жюстены с рассыпавшимися и развившимися волосами лежала на плече у Поля, а он уткнулся всем своим лицом в её волосы. Одеяло скрывало их лишь до половины, и Маргарита со свечой в руке полюбовалась на их спокойный, умиротворённый сон.

Утром, за завтраком, на котором присутствовали и свекровь, и мадам Жюстена, Маргарита просто и ясно сказала:

— Вы так крепко и хорошо спали, на ваших лицах было столько покоя и ясности! Я так вами любовалась...

Ложка выпала из руки мадам Ласунской, Жюстена вспыхнула и быстро выскочила из-за стола, а Поль побледнел, но властно произнёс:

— С каких это пор вы входите в комнату домоправительницы, не постучавшись? Вы дурно воспитаны, моя дорогая, у вас нет привычки уважать чужие сны и покой...