Абакумовым[854] в декабре 1954 года, когда Хрущеву фактически уже принадлежала вся власть в стране. Абакумов, констатирует К. А. Столяров, «был одним из немногих, кто знал обо всех злодеяниях власть имущих, в том числе и Хрущева… я основываюсь на том, что торопил следствие и пытался форсировать события генерал-полковник Серов, человек Хрущева… Хрущев стремился как можно быстрее разделаться с Абакумовым – его расстреляли через час с четвертью после оглашения приговора… Сразу же по окончании процесса над Абакумовым генеральный прокурор СССР Руденко позвонил из Ленинграда в Москву, рубленой фразой доложил Хрущеву о выполнении задания и спросил, можно ли закругляться… Во время этого телефонного разговора рядом с Руденко стоял Н. М. Поляков, тогда секретарь Военной коллегии Верховного суда СССР, у которого я и узнал подробности… Почему Хрущев так энергично спровадил Абакумова на тот свет? Чего он опасался? Определенно ответить на эти вопросы крайне сложно: находясь у власти, Хрущев позаботился о том, чтобы изобличавшие его документы были уничтожены… Противозаконные действия Хрущева – тропа не торная, она ждет своего исследования» (там же, с. 120, 121, 122).

Выше приводились хрущевские уверения, согласно которым он не имел ровно никакого отношения к «ленинградскому делу», даже и «документов не видел». Но на всякий случай Никита Сергеевич все же сделал следующую оговорку: «Не зная подробностей этого дела, допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись»[855].

Как же так? «Документов не видел», а подпись под ними, «допускаю», поставил?! Или другое противоречие: Сталин переводит Хрущева (по его же признанию) в Москву секретарем ЦК из-за «ленинградского дела», но затем-де не говорит ему об этом деле ни словечка!

Сию нескладицу можно объяснить тем, что Никита Сергеевич диктовал цитируемые фразы в возрасте около (или даже более) 75 лет, уже затрудняясь свести концы с концами, и невольно кое в чем «проговорился» об истинном положении вещей. Вот еще один вероятный «проговор» в хрущевских воспоминаниях, касающийся известного «дела врачей»: «Начались допросы “виновных”, – поведал Хрущев. – Я лично слышал, как Сталин не раз (выделено мною. – В. К.) звонил Игнатьеву. Тогда министром госбезопасности был Игнатьев. Я знал его… Я к нему относился очень хорошо…[856] Сталин звонит ему… выходит из себя, орет, угрожает» и т. п. (Вопросы истории, 1991, № 12, с. 72). Естественно встает вопрос: почему Сталин многократно звонил министру ГБ именно в присутствии Хрущева? Не мог выбрать другое время или же специально вел эти разговоры с Игнатьевым при участии куратора МГБ?

Еще раз повторю, что документы, которые дали бы возможность бесспорно показать «кураторство» Хрущева над МГБ в последние годы жизни Сталина, либо были уничтожены, либо вообще не существовали: сам Хрущев свидетельствовал о стремлении Сталина ограничиваться устными директивами членам Политбюро (Президиума) ЦК, и поручение Хрущеву шефствовать над ГБ, вполне возможно, никак не фиксировалось.

Выше цитировалось утверждение, согласно которому Хрущев официально ведал «кадровой работой», – как Маленков и затем Кузнецов. Но историк Ю. Н. Жуков уверяет, что еще 10 июля 1948 года Политбюро приняло решение о реорганизации ЦК, в результате чего, в частности, «Управление кадров раздробили на семь самостоятельных производственно-отраслевых отделов» (см. кн.: Н. С. Хрущев (1894–1971). – М., 1994, с. 149). Не исключено, что дело обстояло именно так, и Хрущев в конце 1949-го – начале 1953 года курировал ГБ не по «должности», а по личному указанию Сталина; впрочем, Никита Сергеевич мог ведать тем из семи отделов, которому была поручена «отрасль» госбезопасности…

На известном Пленуме ЦК в июне 1957 года, «разоблачавшем» Молотова, Маленкова и Кагановича, генеральный прокурор Р. А. Руденко утверждал, что Абакумов организовывал «ленинградское дело» «с ведома» Маленкова, но тот резонно возразил: «Почему с моего ведома, когда Абакумов не был мне подчинен»[857]. На том же Пленуме Маленкова обвинили в том, что он однажды в «особой тюрьме» допрашивал арестованных по «ленинградскому делу» людей. Маленков признал, что «выезжал в тюрьму по поручению тов. Сталина в присутствии товарищей, которые сидят здесь» (то есть других членов Политбюро 1949 года). На что последовала реплика:

«Хрущев: Я тоже здесь сижу, но я не выезжал и не знаю, кто туда выезжал[858].

Маленков: Ты у нас чист совершенно, тов. Хрущев» (там же, с. 48).

Маленков на этом пленуме явно опасался окончательно разгневать Хрущева[859], но все же, кажется, не удержался и, как можно предположить, намекнул, что не ему, а именно Хрущеву был с декабря 1949 года «подчинен» Абакумов; при этом фраза: «Ты у нас чист совершенно, тов. Хрущев» – явно имела противоположный смысл. Впоследствии за Маленкова (конечно, с его слов) договорил его сын Андрей Георгиевич, который писал:

«В конце сороковых годов… Хрущев занимал пост секретаря ЦК по кадрам[860] и, по долгу службы контролируя деятельность репрессивных органов, нес личную вину за гибель А. Кузнецова и других ленинградских руководителей. Боясь, как бы на готовящемся судилище (в 1957 году. – В. К.) над Маленковым не всплыла его собственная неприглядная роль в “ленинградском деле”, Хрущев должен был… всю вину свалить на Маленкова»[861].

Определенным подтверждением хрущевского кураторства над МГБ является рассказ очевидца П. Дерябина о том, как после ареста Абакумова именно Хрущев объяснял, почему это произошло, сотрудникам министерства и назвал одной из основных причин «запоздалое обнаружение ленинградского заговора» (Абакумовым)[862]. При этом важно отметить, что Дерябин в своем рассказе преследовал цель не «обличать» Хрущева, а только сообщить его версию краха Абакумова.

В высшей степени показателен и тот факт, что после ареста Абакумова и многих его сослуживцев «освободившиеся» руководящие посты в МГБ занял, как установил первоклассный историк Г. В. Костырченко, целый ряд «людей Хрущева», переведенных в Москву с Украины (где он, как мы помним, был 1-м секретарем ЦК с января 1938 года до декабря 1949-го): секретарь Винницкого обкома партии В. А. Голик, Херсонского – В. И. Алидин, Кировоградского – Н. Р. Миронов, Ворошиловградского – Н. Г. Ермолов, Одесского – А. А. Епишев[863]. Особенно многозначительна в этом отношении фигура Епишева, который с 1940 года был 1-м секретарем Харьковского обкома, а с 1943-го – членом Военного совета 40-й армии, входившей в 1-й Украинский фронт, членом Военного совета коего являлся Хрущев; после войны Епишев стал секретарем ЦК Украины по кадрам, а после перевода Хрущева в Москву, побыв краткое время 1-м секретарем Одесского обкома, отправился в столицу – то есть двигался за Хрущевым, как нитка за иголкой. И в августе 1951-го Епишев занял один